Е.  С.  КУЛАГА

                                            

  

 

 

 

Т Р И    Д Р У ГА

    

Историко-документальный роман

 

 

 

 

Часть 1

 

          

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

К р а т к а я    а н н о т а ц и я    р о м а н а

 

На фоне описания жизни трех друзей, проводится глубокий анализ произошедших социальных изменений в стране, начиная с довоенного времени и заканчивая третьим тысячелетием.

    Старший из них Борис войну встретил, находясь в  пограничном дозоре на Западной границе, средний Саша, был тогда курсантом артиллерийской спецшколы, а самый младший Виктор  еще  учился в школе.В год окончания войны они встретились, поступив  в Харьковский авиационный институт, где и стали друзьями. После третьего курса они расстались. Борис ушел в школу разведчиков, и  после ее окончания находился в течение 30 лет  в США в качестве резидента нашей авиаракетной разведки. Саша проработал все это время в  ядерном центре Арзамас-16,  а Виктор работал в ракетно-космической фирме Мясищева-Челомея в Москве на Филя., ныне ракетно=космический центр им. М.В.Хруничева.    В книге приводится ряд малоизвестных фактов из истории Великой Отечественной войны, а также из области авиакосмической, ракетной и ядерной техники.

   В начале 80-х годов друзья вновь встречаются. Борис остался на большевистских позициях, Саша стал демократом, а Виктор занял центристскую позицию, оставаясь неортодоксальным коммунистом.

    В процессе дискуссий между друзьями, проводится критический анализ советского периода и реформенного времени, а также анализируются некоторые положения марксизма и социалистической теории с позиций опыта развития человечество в ХХ веке. Излагается неординарный и не обсуждаемый в литературе взгляд ни личность Сталина и его роли в гибели СССР. Все приведенные факты в книге, в основном, реальные, а встречающиеся фамилии подлинные, за исключением  героев книги, образы которых являются собирательными.

Автор, Кулага Евгений Сергеевич, Заслуженный конструктор России, доктор технических наук, Заслуженный разработчик и тиспытатель космической техники, ветеран космонавтики России.  Работает в Космическом центре  в Москве на Филях.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

САША ПЕРЕД ВОЙНОЙ

 

Артиллерийская спецшкола №14 в Харькове выстроилась в торжественном по­строении в честь очередного юбилея Чкаловского перелета через Северный по­люс в США. Начальник школы полковник Касвинов закончил поздравительную речь в честь этого знаменательного события и выразил надежду, что слушатели его спецшколы явятся достойными продолжателями героических дел наших сталинских соколов, будут надежно служить нашей Родине, и с достоинством пронесут знамя их школы при прохождении дальнейшей их воинской службы. Страна жила напряженной предвоенной жизнью под постоянной опасностью на­двигающейся войны к ее границам. Вторая мировая война, развязанная Гитлером, набирала обороты. Уже пала Польша. В стране поддерживался высокий патриоти­ческий дух всеми средствами массовой пропаганды, ведшейся широко среди населения.

Слушатель школы Саша Карпов стоял в крайнем левом ряду и рассеянно слу­шал. Его мысли были уже дома, где его ждал вкусный обед, приготовленный забот­ливой матерью. Его высокий рост и статная фигура определили ему это место. Саша был принят в восьмой, самый меньший класс, после окончания седьмого клас­са обычной школы. Перед войной в крупных городах страны были созданы артиллерийские и авиационные спецшколы для подготовки юношей перед их поступлением в военные училища.

Наряду с общеобразовательными дисциплинами средней школы им препо­давали  военные дисциплины и в первую очередь уставы, такие как строевой и гарнизонной службы. Все ребята были одеты в военную форму, шившуюся по фигуре на заказ, включая и парадный белый китель с синими брюками на выпуск с крас­ным кантом по бокам.

В каждом взводе, представлявшем собой обычный класс, был командир взвода из числа преподавателей. В Сашином взводе командир был преподаватель истории, лейтенант с двумя кубиками в петлицах. Батарея — это несколько взводов, обычно шесть, одних и тех же классов. Третья батарея — восьмые классы, вторая батарея — девятые классы, первая — десятые классы, а вся школа это дивизион. Командир батареи был в чине майора, а старшина батареи назначался из числа учащихся. При его отсутствии Саша ча­сто его подменял. Так, что жизнь в школе была построена на военный лад, нес­мотря на то, что эти спецшколы находились в системе Наркомпроса, а не в воен­ном ведомстве.

Накануне Саша отстоял ночной караул возле пушки. и после торжественного построения он отправится домой. По­этому у него и мысли на построении были направлены на вкусный мамин обед. Выйдя со школы он подбежал к трамваю и на ходу вскочил на подножку Никем не толкаемый Саша спокойно отдавался своим мыслям и строил пла­ны на сегодняшний день. Также на

.К их дому колхозники привозили на машине молоко в бидонах, надоенное в это же утро. За ним всегда толпился народ. В очереди стояло несколько женщин из их дома и они странно задержали свои взгляды на Саше, чего он не замечал раньше. Осмотрев себя и ничего не найдя неряшливого в своей форме, он весело направился к входной двери в дом.

Саша  не стал звонить, поскольку родители были на работе, а младший брат был в школе и открыл дверь своим ключам. Войдя в квартиру, он остолбенел. В кварти­ре все было перевернуто вверх дном. Первое, что пришло на ум — обокрали! Он зычно крикнул:

— Есть кто в доме ?  Из глубины квартиры донесся слабый и протяжный голосок брата: 

— Я-я-я! Саша опрометью бросился к нему с градом вопросов:

— Что случилось, почему не в школе, где родители? Он не понимал, что произошло, видя эту ужасную картину. Увидав Сашу, брат расплакался и сквозь слезы выдавил:

— Ночью маму увезли — и опять залился слезами. Саша понял — мать арестовали!

В их доме жили, в основном, партийные работники, и это был третий случай аре­ста партийцев в их доме. Его мать Татьяна Сергеевна старый партийный работник, член партии с 1919 года, была секретарем парторганизации городского управле­ния «Хаторг». Это была принципиальная женщина, идеологически подкованная, вер­ная делу партии и твердо отстаивала справедливость и дело партии. Именно она ув­лекла отца в партию, еще до того как он ушел в Красную Армию. И вдруг она враг народа.  Для Саши это было ударом грома среди ясного неба. Он, как и миллионы наших людей воспитывались в школе, на работе и в быту под воздействием широкой про­паганды светлых идей коммунизма и верности партии, ведущей наш народ по пути социализма под мудрым руководством нашего любимого вождя товарища Сталина. И эта вера была во многом искренней у большинства простых людей, под воздействием которой они героически трудились, преобразовывая свою страну. Мать Саши была не исключение. Более того. Она была глубоко убежденной боль­шевичкой и беспредельно преданной делу революции. Таких было миллионы в нашей стране. Она даже своего старшего сына назвала в честь старшего брата Ленина, а младшего назвала Владилен — это сочетание первых слогов от Владимир Ильич Ленин.

Саша стоял в квартире ошарашенный, и долго не мог прийти в себя. С трудом он собрался попросить рассказать брата, как все происходило. Владилен сквозь слезы начал рассказывать. Ночью вдруг сильно постучали, а мама почему-то долго не открывала. Наконец мать открыла, и в дверь буквально ворвался молодой лейтенант, а за ним вошли еще трое в штатском и дворник. Лейтенант ни слова не говоря, грубо ткнул бумажку матери, которая ничего не могла в ней прочесть без очков. Тогда он бросил:

— Собирайтесь, вы арестованы! Своим людям, не оборачиваясь: — начинайте! Отец, было, попросил прочесть бумажку, но лейтенант, оттолкнув отца бросил ему:

—  Это вас не касается полковник, может до поры, до времени не касается. И не то­варищ полковник, а грубо, просто неуважительно — полковник! Их отец был воен­ным строителем и находился в запасе, работая в одной крупной строительной ор­ганизации в городе, но не посмел одернуть и поставить на место этого зарвавше­гося лейтенанта. Именно таких беспринципных и грубых карьеристов и набирали, очевидно, для такой работы. Отец это прекрасно понимал и отошел в сторону. Трое других начали обыск в квартире. Это был не обыск. Это было наглое разбрасывание вещей в доме. Надолго остановились у большого шкафа битком заби­того книгами. Они пересмотрели почти все из них, а несколько штук отобрал себе лейтенант и потом унес с собой. Когда мать собрала кое-что в узелок, лейтенант за плечо вытолкал мать в коридор, не дав даже попрощаться ни с отцом ни с братом. Как только рассвело, отец тут же ушел, сказав, что он попытается    что-­либо  узнать, и до сих  пор его  нет. В городе у него много было знакомых среди военных, в том числе и начальник Сашиной школы.

Саша с горечью слушал рассказ брата и понимал, что они стали детьми врага народа. Возникал вопрос — что теперь будет с ними, с отцом, матерью? Все было впереди. Теперь он понял, почему на него пристально смотрели из очереди жиль­цы из их дома. О том, кого забирали из их дома жильцы узнавали сразу же по на­личии у подъездов «черного ворона».  Отношение к семьям арестованных у людей было различное, также как и к самим фактам арестов. Арестовывали, в общем, небо­льшое число людей и, как правило, из среды партийцев, интеллигенции и руководи­телей. Простых людей эти аресты, практически, не касались в эти злополучные и трагические 37—38 года. Поэтому люди относились к этим арес тьам спокойно. Мало у кого на бытовом уровне, складывалось отношение к арестованным и их семьям, как к врагам народа и они не подвергались отчуждению, а тем более, остракизму, чего нельзя было сказать о служебном их положении.Там действовало четкое правило отгораживания от людей, у которых были арестованные в семье. Случалось, конечно, когда были исключения, но они определялись, как правило, наличием преж­них дружественных отношений руководителей с арестованными. Но и в этих случаях от таких людей требовалось немалое мужество.

Размышляя, Саша предложил Володе навести порядок в квартире. На это занятие ушла почти вся первая половина дня. Укладывая книги в шкаф, Саша отметил, что среди унесенных книг лейтенантом оказались «Шагреневая кожа» и «Тропы владык», которые он недавно читал. Пришедшие искали, очевидно, антисоветскую лите­ратуру. Но эти книги никак не относились к таковой и были унесены лейтенантом в качестве «контрибуции» в личное пользование. Таким образом, он мог набрать себе приличную библиотеку при очередных арестах.

К середине дня, наведя порядок в доме, ребята почувствовали, что голодны. Готовить ничего не нужно было. Необходимо было только разогреть то, что приготовила накануне мать, так и не сумевшая накормить своего старшего сына этим обедом. Горек был у детей обед. Ели молча, думая каждый о своем. К вечеру пришел отец. Дети начали было расспрашивать у него о матери, но увидев его лицо, умолкли. Это был уже совсем другой чело­век, по сравнению с тем, которого они знали раньше. Лицо осунулось, почернело, глаза глубоко запали и в них не было того огонька,  каким он всегда встречал детей, приходя домой. На голове значительно прибавилось седин. Он только сказал, что ему ничего не удалось выяснить и, отказавшись от ужина, ушел в свою комна­ту, и больше не появлялся в этот вечер. Дети остались в своей комнате. Тяжелые, совсем не детские, мысли роились в голове у Саши. Завтра идти в шко­лу. Что он скажет ребятам, а, главное, директору школы? Говорить о матери или не говорить? После раздумий он решил все рассказать директору, будь, что будет! Выгонят из школы, так выгонят. Чему быть того не миновать. Ребятам он ничего го­ворить не будет.

На следующий день Касвинов, выслушав рассказ Саши о ночном событии у них, и о попытках отца что-либо выяснить о матери, только протянул: 

— Мда-а-а-а — и надолго задумался. Прервав молчание, наконец, он, положив руку на плечо Саши, тихо сказал:

— Вот, что сынок, ты крепись,  как бы тебе не было тяжело, ты продолжай ходить в школу и занимайся, как и занимался. Ребятам пока ничего не говори. Отцу передай, что я тоже попробую что-либо узнать о  матери. Крепись сынок! От таких теплых слов и сердечного участия командира в его горе, у Саши навернулись слезы, но он сдер­жался и не расплакался. Он никак не ожидал такого оборота дела, и готовился к худшему. Это его ободрило и доставило хотя бы какое-то облегчение за это горь­кое время. Касвинов оказался как раз тем человеком, у которого совесть и добро­порядочность еще сохранились и такие люди вставали на путь соучастия в судьбе тех, кто подвергался репрессиям и тех, которые от них страдали.

Через некоторое время Касвинов, вызвав к себе Сашу, сообщил, что мать находит­ся в тюрьме на Холодной горе. Пускай отец попробует обратиться туда с просьбой о разрешении свиданий. Отец долго обивал пороги тюрьмы, пока получил разреше­ние на свидание. С детьми свидание не разрешили. На первом свидании отец уви­дел мать совсем разбитой, и осунувшейся с большими посиневшими впадинами под глазами. Видно, что это были не следы побоев, а результат большого нервного пе­ренапряжения. Разговаривали в основном о детях и о том, как они втроем теперь живут. О себе мать ничего не говорила, да отец и не расспрашивал. Их обоих предупредили, о чем можно говорить.

Мать часто вызывали на допросы к следователю, который вел себя весьма кор­ректно, но достаточно сухо и жестко. Ей предъявлялось обвинение в поддержке врага народа, арестованного троцкиста Корецкого. Никакие доводы, что она нахо­дилась в постоянном противостоянии с ним,  не имели воздействия на следовате­ля. Из бесчисленных повторений почти одних и тех же вопросов она поняла, что все обвинение ее строится на клевете Корецкого. Она долго добивалась очной ставки с ним. Когда, наконец, следователь устроил ей очную ставку, мать вышла из себя, потеряла контроль над собой, и начала обзывать его  всяческими словами. Следователь прекратил эту встречу, так ничего толком и не получив от нее. После последующих очных ставок, проходивших уже в более спокойной обстано­вке следователь на последующих допросах стал более приветливо относиться к матери, а однажды,

Для матери наступили тревожные дни. Одолевали думы — в какую сторону все кончится — ее выпустят или расстреляют. В это время разрешили более частые свидания и передачи. Обратно отец заби­рал ее белье и стирал дома, относя ей затем чистое. Однажды они нашли зашитую в полу халата записку. Мать писала: «верь мне, я не враг народа. Меня оклеветал Корецкий. Береги детей». Какая это была радость для них всех — получить такую за­писку от матери. Саша только после этого окончательно убедился, что мать не враг народа. До этого он еще как-то сомневался и В этом его убедили слова матери, с которых она начала записку. Для нее важнее была ее честь и преданность делу партии, а потом она уже написала о детях.

Иногда, во время свидания с отцом, она его просила, чтобы по воскресеньям в оп­ределенное время дети подходили к тюрьме, и она им помашет платочком из заго­роженного окна. Они хотя и не видели матери при этом, но знали, что это она стоит там за загороженным окном и машет им. От этого им становилось теплее, и они чувствовали, что повстречались с матерью.

Спустя год и четыре месяца поле ареста матери отцу позвонили и сообщили, что его жену освобождают, и он может ее встретить. Не зная, когда ее выпустят, они втроем простояли почти весь день у ворот тюрьмы. Ближе к вечеру появилась мать. Какое-то мгновение они стояли друг против друга, потом мать бросилась в объятья отца, а дети крепко прижались к матери, обхватив ее руками. Они дол­го так стояли, не проронив ни звука. Затем, расцеловавшись, двинулись домой, где их ждал целый день праздничный обед, так любовно приготовленный всеми троими.

В то горькое время многих освобождали перед войной. Высокопоставленных аре­стантов, которые арестовывались по спискам высоких органов, также  по спискам и выпускали. Перед войной выпустили многих военных, таких как Рокоссовский, Мерец­ков, вице-адмирал Холостяков и многих других видных деятелей. Тех, кого арестовывали на основании решений местных властей, как правило, по доносам, выпускали также на основании решений этих властей. Но отношение к освобож­денным было принципиально разное. Видные деятели занимали прежние руководящие посты, и к ним никакой ярлык «врага народа» не относился. Более того, по отно­шению к некоторым из них после освобождения, Сталин, при личной встрече, позво­лял цинично шутить; «нашел время, когда сидеть!» И это тогда когда многие спис­ки на аресты таких деятелей он подписывал сам. К тем, кто арестовывался и выпускался по решению местных властей, отношение было иное. На бытовом уровне человеческие отношения восстанавливались прежние. А вот по службе дело протекало совсем по-иному. Как правило, освобожденные, за­нимавшие до ареста высокие посты, на прежнее место работы не возвращались. Их старались держать подальше от  высокого начальства по двум причинам. Во-первых, чтобы они не мозолили глаза и не напоминали своим присутствием о той неспра­ведливости, которая была учинена ими по отношению к освобожденным. А во-вторых, мало, что может случиться в будущем. Ведь судимости с таких освобожденных, как правило, не снимали. Если у освобожденных были друзья среди высокого местного начальства, то их судьба уже могла протекать по более мягкому сценарию. У матери высоких друзей в городе было немало, но она никогда и не стала бы к ним обращаться. Она устроилась заведующей детским садом и была весьма дово­льна этим, также как и все в семье. Пройдя горнило арестантской судьбы, и много­го наглядевшись в застенках НКВД, она не утратила веры в партию и ее дела. Она поняла, что в низах очень много всплыло карьеристов, и всяких других негодяев, которые использовали развязанную в стране охоту за врагами народа в своих ко­рыстных целях, в то время когда страна жила напряженной трудовой жизнью.

В семье мать почти ничего не рассказывала о том, что с ней происходило в тюрьме. С освобожденных брали подписку о том, что разглашать эти сведения кате­горически запрещается. Как-то она сказала детям, что за каждый взмах платком, когда они приходили, она получала сутки карцера. Очень тепло отзывалась о своей сокамернице. Это была видная артистка театра Русской драмы, весьма красивая и начитанная. У нее был хороший голос и она как-то напела очень приятную с бо­льшим подтекстом песню о индийском радже и его рабе. Мать запомнила эту песню.  Вот  главный смысл этой песни. Раб тайно, про себя любил жену раджи. Однажды, развлекаясь, раджа подозвал к себе раба и сказал: «Ту, которую сильней в мире любишь, ты убей. Я те­бе сказал, я так приказал. Слово закон, или будешь ты казнен». И дальше: «Вот идет немой и бледный раб, чью-то голову бросает он и глядит раджа, на нее дро­жа, в ней черты знакомые бледны — он узнал лицо своей жены! Верность слепа, прими же дар раба!»  Очевидно, в последней фразе заключен весь подтекст этой песни весьма созвучный делам того времени, да и не только того времени.

 Занятия в школе шли своим чередом. Касвинов сам узнал, что мать Саши освобо­дили и, встретив его во дворе, тепло поздравил с этим событием, не преминув от­метить:

— Видишь, вот и кончились все ваши страдания.

В школе преподавали помимо упоминавшихся уставов, такие военные дисциплины как тактику, материальную часть пушек, гаубиц и мортир. Для занятий были оборудованы специальные классы, в одном из которых стоял макет полигона с буссолью, стереотрубой и даже имити­ровалось попадание снарядов при учебной стрельбе на этом полигоне. Ребят все­сторонне готовили к командирской военной службе. При этом не забывали о строевой, физической и нравственной сторонах воспитания со своими коллегами из авиационной спецшколы. В объем нравственного воспитания входило преподавание бальных танцев с овладением основных правил этикета. Учитель танцев был француз, плохо говоривший по-русским. Он выстраивал ребят парами и они под его руководством разучи­вали па-де-спань, па-де-грасс, русский бальный, краковяк, польку — птичку,  польку­ бабочку. На вечера, которые периодически устраивались, приглашали девочек из балетного училища. Все тот же француз выстраивал мальчиков и девочек парами и открывал танцы. Ребята скользили и плавно кружили по шикарному паркетному по­лу большого зала, и это всем доставляло громадное удовольствие и танцующим и  наблюдавшим.

Летом школа всем составом выезжала на два месяца в лагеря под Чугуевом. Это было прекрасное время, несмотря на то, что дисциплина в лагере поддерживалась прежняя. Зато чудесная природа и свежий воздух доставляли ребятам громадное наслаждение. По ночам их часто поднимали по «тревоге», и они выскакивали из па­латок, кто, как успев одеться, на выполнение «боевого задания».  

После освобождения матери в семье восстановилась размеренная и спокойная жизнь, какой была и прежде. В апреле 1941 года она вновь была нарушена, но уже по причине отца. Его не арестовали, а призвали в кадры Красной Армии как военного строителя и направили на строительство оборонных сооружений на ле­вом берегу Днепра. Этот призыв для отца был весьма неожиданным, а тем более неожиданным явилось строительство оборонительных сооружений на левом берегу Днепра глубоко в тылу от нашей западной границы. Полковник Карпов этого никак не мог понять. Это в корне не соответствовало той военной доктрине, которая испо­ведалась высшим руководством страны и под воздействием которой жила армия. В стране насаждалось бахвальствующее, воинствующее настроение, и утверждение того, что Красная Армия будет воевать на территории противника и разобьет любого врага. А вот оказывается, что начинается строительство оборонительных сооруже­ний глубоко в тылу за Днепром. К чему бы это было? Карпов не находил ответа.

К 1941 году вдоль советской западной границы Гитлер сконцентрировал более 180 полностью оснащенных и укомплектованных дивизий, готовых в любой момент двинуться через границу на нашу страну. Гитлеровцы уже накопили опыт военных действий, захватив почти всю Европу. Им оставалось сокрушить СССР. Наше руково­дство знало об этих планах, и сосредоточило на западных границах почти равное количество войск. Вместе с тем, Сталин почти панически боялся начала войны с немцами. Он стремился всячески оттянуть ее начало. Поэтому, им были отданы жесткие директивы всем ведомствам строго запретить предприни­мать какие-либо действия, с тем, чтобы не спровоцировать немцев на преждевременное выступление.

У Сталина были очень веские причины опасаться преждевременного выступления немцев. Это заключалось в весьма устаревшем вооружении нашей армии. Несмотря на то, что количество противостоящих дивизий было почти равное, вооружение на­ших дивизий не могло идти ни в какое сравнение с немецкими по своей боевой эффективности. В пехоте немецким автоматам противостояли наши трехлинейные ви­нтовки образца 1891 года. В авиации немецким «Мессершмитам» противостояли наши славные «И-16», но безнадежно устаревшие эти «Ишачки», а «Юнкерсам» вообще нече­го было противопоставить. И так во всех видах вооружения и оснащения, не говоря уже о полевой связи, которая у нас базировалась, в основном, на проводном теле­фоне.

Техническая отсталость нашего вооружения в полной степени проявилась во время боев в Испании в 1936—37 годах, и во время войны с Финляндией в 1940 г. Сталин тогда это видел, но занялся совсем другим. Он был занят судебными процессами, и уничтожением своих политических противников. Молотов, спустя нес­колько десятилетий, объяснял необходимость этих репрессий и расстрелов очищением тылов от врагов перед грядущей жестокой войной с немцами. На самом деле Сталин, можно утверждать, считал, что за такое короткое время, которое отвела ему история, создать новое вооружение и перевооружить армию, очень трудно.  Вмес­то того чтобы заняться именно этим, он занялся уничтожением своих будущих по­тенциальных судей, случись поражение Красной Армии в этой войне, которыми могли стать его политические противники в стране. О возможности войны с Гитлером писал  Троцкий в 1936 году в своей последней работе «Преданная революция». Она,очевидно, и натолкнула Сталина на мысль о том, что с этими возможными потенциальными судьями в будущем, необходимо расправиться сейчас не ожидая грядущих военных действий, со всякими возможными последствиями. Этой работой Троцкий подписал, сам того не подозревая, смертный приговор всем своим бывшим соратникам.

Троцкий писал, что войны СССР с немцами не избежать. В первые полтора года войны Красная Армия потерпит сокрушительное поражение и отступит вплоть до Волги и СССР за это время потеряет порядка 10 миллионов человек. Но СССР все равно разобьет Гитлера и освободит Европу. И далее он  описал трагический для нас возможный ход событий в стране после окончания войны. Приведем эту выдержку.

«Представим себе, что (после окончания войны) советская буржуазия низвергнута партией, которая имеет качества большевизма, и в то же время обогащена мировым опытом последнего периода. Такого рода партия начала бы с восстановления демократии профессиональных союзов и Советов. Она могла бы и должна была бы восстановить свободу советских партий. Вместе с массами и во главе их она бы повела беспощадную чистку государственного аппарата. Она уничтожила бы чины и ордена, всякие вообще привилегии и ограничила бы неравенство в оплате труда и обеспечила жизненно необходимыми потребностями хозяйства и государственного аппарата. Она дала бы возможность  молодежи самостоятельно мыслить, учиться, критиковать и формироваться. Она бы внесла глубокие изменения в распределении народного дохода в соответствии с волей рабочих и крестьянских масс. Но поскольку дело касается отношений собственности, новой власти не пришлось бы прибегать к революционным мерам. После политической революции, т.е. низложения бюрократии, пролетариату пришлось бы в экономике произвести ряд важнейших реформ, но не новую социальную революцию.

Если, наоборот, правящую советскую касту низвергла бы буржуазная партия, она нашла бы немало готовых слуг среди нынешних бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных секретарей, вообще привилегированных верхов. Чистка государственного аппарата понадобилась бы, конечно, и в этом случае, но буржуазной реставрации пришлось бы, пожалуй, вычистить меньше народу, чем революционной партии. Главной задачей новой власти было бы, однако, восстановление частной собственности на средства производства. Прежде всего, потребовалось бы создание условий для выделения из слабых колхозов крепких фермеров и  превращение сильных колхозов в производственные кооперативы буржуазного типа, в сельскохозяйственные акционерные компании. В области промышленности денационализация началась бы с предприятий легкой и пищевой промышленности. Плановое начало превратилось бы на переходной период в серию компромиссов между государственной властью и отдельными «корпорациями», т. е. потенциальными собственниками из советских капитанов промышленности, из бывших собственников-эмигрантов и иностранных капиталистов. Несмотря на то, что советская бюрократия многое подготовила для буржуазной реставрации, в области собственности и методов хозяйствования, новый режим должен был бы провести не реформу, а социальный переворот».

Насколько вещими, в отличие от теоретических взглядов, оказались его  политические прогнозы, сбывшиеся в точности до деталей через 55 лет. Как далеко он мог предвидеть, и дать точный анализ хода исторического развития на полвека вперед. Но эти пророческие слова у нас в стране не были широко известны, и не было ничего предпринято, чтобы предотвратить трагический для нас, ныне живущих, ход событий. Эти события в нашей стране, в начале девяностых годов, привели к реставрации у нас самого дикого капитализма, перевернули мир и подвели черту целой эпохе человечества к концу ХХ века. Как видим, эти два государственных дея­теля одинаково видели историческую обстановку и одинаково ее оценивали. Только выводы они делали разные. На нашу беду Сталин сделал жестокие и преступные выво­ды в предвоенной исторической обстановке. Только боязнью потерять власть в ближайшем будущем, можно объяснить проведенное им уничтожение всех своих быв­ших соратников и друзей по революционному прошлому. К этой боязни за себя у него возникло, очевидно, опасение, что эти бывшие его друзья могут реставрировать капитализм в стране, поскольку все они в свое время были сторонниками Троцкого, в той или иной мере. Для прикрытия их уничтоже­ния и была развязана «борьба с врагами народа», принесшая нам столько горя и бед тогда и уже значительно позже.

Сталин знал, что творил и это, можно утверждать, ему нелегко давалось. В поре­форменное время по телевидению передали встречу с личным другом Утесова, ко­торый собрал полностью все когда-либо выпускавшиеся его пластинки. Он поведал одну историю, которую ему рассказал Утесов, как другу, и просил никому ее не рассказывать. Поэтому он и молчал многие десятилетия. Суть ее такова. По возвращении Чкалова из США после его знаменитого перелета, Сталин устро­ил прием в честь его в Грановитой Палате. Для обслуживания приема были приг­лашены артисты, в числе которых был и Утесов. Когда дошла очередь до его выс­тупления он начал петь песню о человеке, который будучи предан своим друзьям, по своей вине лишился их, и в итоге остался один, сотворив себе, тем самым, тяж­кую долю. В середине песни, когда стала ясна ее суть, лицо Сталина стало камен­ным, и у него навернулись, а затем потекли слезы. Утесов растерялся, и на какое­-то мгновение задержался в пении, соображая, что ему делать дальше. Он решил продолжать петь. Сталин сидел с текущими слезами не шелохнувшись, и не делая попыток их утереть. Зал замер, и все смотрели на плачущего Сталина, не слушая поющего Утесова. Все напряженно ожидали, чем все это кончится. Утесов кончил петь, и уставился, как и все, на Сталина. Он сидел какое-то время неподвижно, не меняя позы. В зале уста­новилась напряженная тишина, никто и не думал аплодировать Утесову. Тогда Сталин, медленно вытер слезы, и также медленно, затем начал хлопать. Зал взорвался апло­дисментами, и не столько Утесову, сколько тому, что так благополучно кончалась эта жуткая ситуация с плачущим Сталиным. После бурных и длительных вос­торгов Сталин пришел в себя, и дал сигнал Утесову продолжать петь. На радостях Утесов спел еще пару песен хорошо всеми воспринятые. Тогда Чкалов с места бро­сил Утесову:

— Леня сделай Мурку!

Утесов растерялся и в недоумении начал огля­дываться. К нему подошел военный с несколькими ромбами в петлицах, и вальяжно произнес:

— Леня, можно, сегодня можно все. И тогда Утесов пропел весь знакомый ему  блатной репертуар, благосклонно воспринятый всеми, в том числе и Сталиным. Хотя вечер окончился благополучно, но для Утесова он не остался без последствий. После этого конце­рта его больше никогда не приглашали в Кремль, и он при Сталине так и не получил ни одного ордена, после чего он начал называть себя не орденоносец, а «орденопросец». Эту песню он никогда и нигде больше не пел и не записывал. В этом факте крас­норечиво проявилось то, что Сталин не прощал тем, кто его ставил в неловкое положение, а главное, слушая песню, Сталин ощутил горечь всего того, что он тво­рил со своими друзьями, определенными им, как опасными для него людьми, и в нем на какое-то время заговорило человеческое чувство.

Разделавшись со своими политическими противниками, Сталин обратил свой взор на вооружение армии. Он увидел, что в стране создано первоклассное вооружение. Все оно было создано вопреки требованиям и представлениям военных о том, ка­ким должно быть вооружение в современной войне. Занятый политическими процессами, Сталин мало принимал участия в дебатах по этим вопросам, и не мог внести свою лепту талантливого и всесторонне образованного человека с тем, чтобы положить конец распрям между военными и конструкторами. В силу царившей автаркии в управлении страной, насажденной Сталиным, военные боялись принять какое-либо окончатель­ное решение. Поэтому конструктора военной техники, практически самостоятельно на свой страх и риск вели разработки такого вооружения, которое они считали будет необходимым в будущей войне. В результате сталинских чисток, в армии было уничтожено порядка 90 процентов   высшего командного состава, включая таких видных деятелей, как Якир, Тухачевский, Блюхер и другие. В высших слоях армии царила неуверенность, страх на грани паники и боязнь принимать какие-либо решения самостоятельно. В командование пришло молодое поколение командиров, слабо подготовленных к тем высоким освободившимся постам, которые они заняли. Поэтому, выдаваемые ими технические задания на разработку новой военной техники,  мало отвечали тем требования, которые складывались к тому времени. Конструктора четче их видели, и проектировали технику с позиций собственного ее видения, а не военных. Отсюда и постоянные стычки между ними. К такому вооружению относятся в первую очередь танк Т-34, самолет-штурмовик Ил-2, пушка ЗИС-5, реактивный многоствольный миномет «Катюша», несколько видов автоматов, наиболее удачный из которых оказался ППШ и ряд другой техники и ос­нащения. По отношению к «Катюше» военные вообще никак не могли определиться в необходимости ее использования, поскольку в начальный период у нее была недостаточная прицельность в стрельбе, и она могла эффективно использоваться тогда только по площадным целям. Все это вооружение было разработано и испытано к 1940 году, но не за­пускалось в серию. Военные принимали участие в испытаниях этой техники, и, полу­чив положительные результаты, боялись без Сталина, принимать его на вооружение с тем, чтобы запустить в массовое производство. А ведь все это вооружение поз­волило затем выиграть одну из жесточайший войн, которая была войной моторов. У немцев так и не появилось, что-либо соизмеримое с этим вооружением, и они не смогли даже скопировать его имея в своем распоряжении эту технику. Поэтому Сталин был прав, когда думал, что так быстро создать новую военную технику не так-то просто. И если бы не героический гражданский подвиг наших конструкто­ров военной техники перед войной, создавших эту грозную технику, не известно, чем бы закончилась эта война.

С конца 1939 года Сталин активно занялся организацией серийного производст­ва созданной новой военной техники. Благодаря его высочайшим организаторским способнос­тям, и широчайшей эрудиции в разнообразнейших областях, уже без репрессий и жесто­костей, под его непосредственным руководством началось широчайшее развертывание серийного производства. По его инициативе тогда была выдвинута широкая плеяда молодых промышленных руководителей на всех уровнях на плечи, которых легло все производство вооружения и продовольствия в стране .Это были Устинов, Малышев, Тевосян, Емельянов, Косыгин, Байбаков, Вознесенский и многие другие. Спустя много лет, когда началось свободное обсуждение личности Сталина, организация серийного производства вооружения перед войной отмечалась, как одна из главных его заслуг в предвоенном строительстве в стране. Заслуг у него было немало, как и преступлений, но развертывание серийно­го производства явилось не достижением, а единственно возможным и необходимым действием в сложившейся ситуации в то время. Отношение Сталина к предвоенному перевооружению армии, наряду с репрессиями и расстрелами, являются главными преступлениями Сталина в тридцатых годах, но не единственными. Если бы он занимался вооружением, а не расстрелами, то и не было бы потеряно два предвоенных года в перевооружении армии, и не понадоби­лось бы проводить ненужное умиротворение немцев перед войной, которое развер­нул Сталин, и не появилось бы у него боязни спугнуть немцев,  опасаясь подтолкнуть их к преждевременному выступлению, а наш народ не потерял бы,  как минимум, полтора миллиона дополнительных жертв в начальный период войны. Каким нужно было быть наивным или безответственным политиком, что бы полага­ться на то, что многомиллионная армия, стоящая у нашей границы, будет определять свои действия по поведению наших политиков, а не по своим планам. А эти планы были известны нашим руководителям от наших разведчиков вплоть до даты выступления немцев.  Сталин, прекрасно понимая слабость нашей армии, страшно боялся начала войны при такой неподготовленной армии. Поэтому он не обращал внимания на эти сведения, и с маниакальной настой­чивостью запрещал проведение каких-либо подготовительных мероприятий, направ­ленных на отражение нападения. Эта безответственная политика была дополнена на­кануне нападения просто преступными действиями Сталина, давшим указание отвес­ти от границы в летние лагеря основные воинские соединения. Там они остались без форти­фикационных сооружений, тяжелого вооружения и без связи. Они были просто обезо­ружены и предоставлены немцам на полное уничтожение, что и произошло впослед­ствии при, казалось бы, внезапном нападении немцев. Таковым оно оказалось для всей страны, но не для полковника Карпова. Строя оборонительные сооружения глубоко в тылу, он никак не мог совместить это строительство с широко пропагандируемой наступательной военной доктриной. Постоянные  размышления над его неожиданным призывом в армию. и несоответствием месторасположения веду­щегося оборонительного строительства привели его к той мысли, что война будет не наступатель­ной, а оборонительной на первом ее этапе. В этом его убедило наличие громадной армии немцев, стоящей у границы. Она вышла к нашим рубежам не для пребывания в летних походных лагерях, и долго она находиться в таком состоянии не может. Она долж­на выступить. Но когда?  И на этот вопрос полковник Карпов без труда нашел ответ для себя. Он понимал, что военную кампанию любой стратег будет стремить­ся завершить на просторах России до наступления зимних холодов. Поэтому воен­ные действия начнутся тогда, когда подсохнут российские разбитые грунтовые дороги и когда будет наиболее длинным день летом. Он без труда определил для себя, что война начнется в июне в районе 22-го числа, когда будет наиболее короткая ночь. И это он сделал без наличия разведанных только на основе про­стых логических построений.

Оставалось непонятным — почему Жуков, зная о запре­те заблаговременного принятия каких-либо оборонительных мероприятий, пошел, будучи начальником Генерального штаба, на призыв в кадры командиров из запаса, и сооружение оборонительных сооружений в глубоком тылу за несколько месяцев до начала наступления немцев. Карпов не мог знать, что незадолго до этого Сталин провел военную штабную игру в которой реальные силы  немцев, стоящие у границы, внезапно напали, и им противостояли реальные наши военные силы, располагавшиеся на границе, но не будучи отведенными в летние лагеря, как было потом на самом деле. За немцев выступал Жуков, и он быстро разгромил нашу группировку, стоящую на границе. Это обескуражило всех и особенно Сталина. И тем, не менее он продолжал вести свою политику умиротворения немцев. Жуков, очевидно, выполняя общее указание, на свой страх и риск все же начал проводить некоторые оборонительные подготовитель­ные операции так, чтобы это не дошло до Сталина. Но эти частичные мероприятия не могли как-либо существенно повлиять на предвоенную ситуацию в стране и на трагическое для нас начало войны, предопределенное преступными предвоенными деяниями Сталина и проводимой им политики.

Карпов, периодически по делам службы приезжал в город и на ночь иногда оста­вался дома. В эти вечера в семье только и было разговоров как о войне и о том, когда она начнется. В том, что война вот-вот начнется, все в семье согласились. Они убедились в правильности логики отца. Морально они уже были подготов­лены к войне и, когда она началась, она была не внезапной для них. Она, конечно, была внезапной и для них. При долгом ожидании какого-либо события его наступ­ление всегда приходит неожиданно, тем более, что они не знали точной даты  когда начнется война.

ПЕРВЫЕ ЧАСЫ НАЧАЛА ВОЙНЫ

У БОРИСА

Ночной Прут мирно плескался в зарослях  прибрежного плавника. Предрас­светный туман клочьями стелился над водной гладью. Борис Миронов, ежась от росы залезавшей ему за ворот, лежал в мокрой траве с копной маскиро­вочных веток на голове. Карабин лежал рядом на сухих ветках ивняка. Напар­ник по дозору был рядом, несколько ниже по крутогору и тоже лежа смотрел на поднимающийся туман. Немного дремалось, но Борис с усилием прогонял дремоту. Опыт ему говорил, что именно в эти предрассветные часы следует ожидать нарушителей границы. Он уже проходил это, только не на этом кру­тогоре, а в плавнях. Погрузившись в свои воспоминания,  он вновь переживал  события того дня, когда он также ранним утром взял в плавнях перебезжчика с той стороны.

 Эти воспоминания прервала яркая сигнальная ракета, выплеснувшаяся с того берега. Вслед за ней ударила автоматная очередь. Пули скосили тра­ву перед ним, обдав его росой с веток. Напарник как-то дернулся и замер. По нему пришлась вторая очередь. У Бориса как будто что-то оборвалось внутри, и противно заныло под ложечкой. Он инстинктивно схватил карабин, но, что делать дальше он не  понимал. С того берега начали спускать пон­тоны. Вначале набросали в воду один ряд и на него взбежали саперы для монтажа понтонного моста. Затем начали наращивать этот мост, громко пере­говариваясь между собой.

Что же это? Ведь это война! А нам уши начальство прожужжало, чтобы мы воздерживались от активных противодействий при их многочисленных провокациях. Вот и довоздерживались! Что может сделать одна наша зас­тава! Армейский полк еще месяц тому  отвели в летние лагеря. А ведь тот нарушитель, которого я взял тогда, говорят, предупреждал, что 22 июня немцы начнут войну. Эти лихорадочные мысли быстро исчезли, и он вновь сосредоточился на реке.

Там полным ходом продолжало разворачиваться строительство переправы. Он понял, что ему надо уходить. Не поднимаясь, и не поварачиваясь, задом начал пятиться за кусты. За ними он поднялся во весь рост и побежал. Вскоре он сообразил, что бежит в сторону от заставы. Оттуда уже неслась густая стрельба. Били, в основном, немецкие автоматы. Изредка раздавались хлопки наших винтовок. Но вот ударил наш один пулемет «максим». За ним второй, третий, а потом подключился ручной «дегтярь». Автоматные очереди несколько поутихли, и прибавилось несколько беспорядочных хлопков наших винтовок. Подбегая к заставе, он увидел уже несколько вспышек гранат. Один пулемет умолк, который был ближе к нему. Борис броском рванулся к нему, и плюхнулся наземь рядом с окровавленным первым номером расчета. Второй си­дел рядом, держался за голову и покачивался. Крови на нем не было. Борис рывком отодвинул от пулемета тело товарища и криком привел в себя второго. Пулемет вновь заговорил. Немцы залегли, и взрывы гранат прекрати­лись. Борис тоже перестал стрелять, и это дало возможность ему оглядеться.

Застава стояла на пригорке, а оборонительные сооружения располагались пониже к реке. Вдоль нее направо и налево отходили грунтовые дороги вдоль границы. Сзади от центра заставы шла грейдерная дорога, которая через лесной массив вела к райцентру. Застава и все вокруг выглядело, как обычно, если не считать выбитые стекла в нескольких оконных проемах. Бойцы сидели в своих огневых позициях, и почти никого не было видно. Его напарник Петя Кожухов из соседнего взвода уже отошел от первой горячки и теперь стал проявлять ак­тивность. Он, пригибаясь, сбегал в склад и притащил еще две коробки лент с патронами. Он только собрался еще сбе­гать за гранатами, но хорошо, что не успел. Он видно был везучим в этот день, что уцелел в первом бою. Повезло ему и на этот раз.

На площади перед заставой разорвались одновременно несколько снарядов. Вторым залпом снесло крышу здания зас­тавы. Следующий залп накрыл огневые позиции возле заставы. Затем уже велась перекрестая артиллерийская обработка всего района заставы, включая ее ок­рестности. Странно было — почему немцы не сделали наоборот. Вначале артналет, а затем бросок пехоты. Что-то, очевидно, у них не заладилось, артиллерия была не готова — что ли? Но как бы там не было, теперь все пойдет «по правилам».

Эти размышления прервались у Бориса, когда автоматчики пошли во вторую атаку. Артналет не вывел из строя несколько пулеметных точек, и это решило исход второй атаки. Немцы залегли вновь. Солнце уже взошло и слепило немцев, выглядывая из-за крон деревьев. Командир заставы начал громко окликать бой­цов и поддерживать их отборной руганью в сторону немцев. Тут же по голосу ударили две автоматные очереди. Голос вновь возник, но уже не такой яростный. Вдали от заставы в небе проплыли несколько немецких эскадрилий в нашу сто­рону, и тут же на заставу обрушились три «Юнкерса». Бомбардировщики сравняли заставу с землей, поочередно заходя на бомбометание.

Началась третья атака. У нас работал только один пулемет Бориса Заработал и ручной пулемет. Борис еще стрелял, как увидел летящую на него гранату с какой-то палкой сзади. Он еще не видел немецких гранат, у ко­торых ручки были очень длинными. Граната упала перед щитком пулемета, и тут же раздался взрыв. Не то от взрыва, не то инстинктивно он скатился в лощи­ну. Скатываясь,  на мгновение увидел, как лицо поднявшегося Пети преврати­лось в кровавое месиво. Осколки гранаты, предназначавшиеся ему, взял на се­бя щиток пулемета, а Петро не был прикрыт щитком, и все осколки пришлись по нему. Эта жуткая картина превращения человеческого лица в кровавое месиво за­печатлелась в его сознании как замедленная киносъемка со стоп кадром. Он ни­как не мог отделаться от этой жуткой картины, то и дело возникавшей перед ним, пока он полз по лощине от заставы в сторону близлежащего леса. Гибель его второго товарища за это короткое время воспринималась им тупо, без эмоций как что-то жуткое, но естественное, как и все то, что происходило вок­руг него. Он судорожно двигаясь, полз по лощине все дальше и дальше от былой зас­тавы.

    В голове вертелась только одна мысль: что делать дальше? Застава погибла! Стрельба там прекратилась, и слышны были только отдельные короткие автомат­ные очереди. Видно добивали раненных наших пограничников. Лощина, поросшая мел­ким кустарником, наконец, вывела его в лес. Борис поднялся и огляделся. От за­ставы ничего не осталось. Среди дымящихся руин ходили немцы. Затем они начали спускаться к реке. Там слышалось урчание моторов. Очевидно начали возводить переправу, поскольку хорошая грейдерная дорога шла в глубь района именно от заставы. Поэтому немцы в первую очередь ее и уничтожили. У Бориса защемило сердце, и навернулись слезы. Неужели он один остался от всей заставы.

Сильно хотелось пить. Во рту пересохло, и нервно подрагивали руки. У него ничего не было с собой. Даже карабин остался возле разбитого пулемета. Он ме­дленно наугад побрел в лес подальше от этого места и грейдера, где вскоре пой­дут немецкие войска. Ведь здесь уже начали возводить две переправы. Бредя по лесу, он немного пришел в себя, и ему послышалось справа, откуда он недавно прибежал из дозора, началась стрельба. Затем она стала усиливаться, и уже явно забухали орудия. Кто там мог вести бой? Ведь там никого из наших не было. Откуда они взялись? — недоумевал Борис.

Выйдя на пригорок, он увидел место своего недавнего дозора.  Через реку был перекинут понтонный мост, и по нему двигались танки. Рядом наводилось еще два моста. На том берегу сгрудились грузовики с пехотой, бронетранспорте­ры, мотоциклы с пехотой. Кругом толпящиеся и галдящие немцы с автоматами на груди. Над головами то и дело пролетали немецкие самолеты, направляясь в на­ши тылы. Передовой отряд немцев, основными силами готовился к переправе, а часть уже пошла по наведенному мосту. Глядя на все это, Борис вздрогнул. На плечо ему жестко легла чья-то твердая рука. Будучи поглощенным происходящим на том берегу, он не слышал чьих-либо шагов сзади. Он тут же рывком обернулся.

   Перед ним стоял общевойсковой сержант и рядом с ним боец. Они встретились тревожными взглядами. Сержант спросил, не отрывая глаз от переправы:

— С зас­тавы, сколько вас осталось?  Борис, с трудом ворочая пересохшим языком, просипел:

— Один остался, заставы нет. А вы откуда?

   Сержант начал что-то записывать, оче­видно, пересчитывая то, что видел, и вновь,  не поворачивая головы, засыпал Бо­риса вопросами:

— По тебе видно, что досталось тебе, почему без оружия, а сколь­ко танков прошло до нашего прихода, сколько времени стоишь здесь?

   Борис не ожидал такого града вопросов и стоял молча. Наконец собрался и сказал, что уносил ноги, не до оружия было, а танки не считал, стою не знаю сколько, часов нет. Сержант только сейчас повернулся в вполоборота и добродушно обронил:

— Эх граница, не очухался еще! Мы слышали ваш бой и удивлялись, что так долго дер­жались, но мы не могли пойти вам на подмогу. Нам нужно было сбить эту перепра­ву. И продолжая ерничать:

— А в разведку с тобой ходить нельзя, стоишь, глазеешь, а не считаешь, что видишь! Ну да ладно, не обижайся. Это я так, для разрядки, чтобы ты скорей приходил в себя. Ты с бойцом останешься здесь наблюдать, а я сбегаю в роту и доложу обстановку и затем к бойцу:

— Если через сорок минут не вер­нусь, ты с дополнительными сведениями иди тоже в роту, а «границе» расскажи, где нас искать, а ты, «граница» останешься, и будешь продолжать наблюдение. Толь­ко теперь считай и запоминай. Складывай веточки в горки — танки, пушки, машины с солдатами и прочее. Придешь к нам и все доложишь.

Борис только сейчас увидел у сержанта флягу с водой и почти простонал:

— Дай попить.

   У сержанта сжалось сердце при виде пьющего Бориса, который с тру­дом оторвавшись, стал возвращать флягу. Сержант оттолкнул флягу со вздохом:

— Попей еще.

Боец молча наблюдал эту сцену и у него, что-то шевельнулось в груди. Сержант ушел. Они остались одни. Боец был в чистой, опрятной армейской форме в отличие от Бориса у которого одежда была испачкана в грязи, измятая и кое-где порвана. Борис наконец спросил:

— Откуда вы взялись, что так быстро вступили в бой, а ты, видно еще не был в переделке? Те воюют, а вы с сержантом в развед­ке, что ли?

— Точно ответил боец — а появились мы здесь не случайно, и не с неба свалились, это благодаря одному пограничнику и лихости нашего комполка.

— А причем здесь пограничник и откуда ты все это знаешь, ведь ты рядовой боец, как и я  — удивился Борис.

—  Сержант вертится возле начальства, и многое знает, он лихой мужик. Мы с ним  в полковой разведке, она у нас крепкая, опять таки благодаря комполка. Он счита­ет, что даже полку без сильной разведки воевать все равно, что с завязанными глазами слепым и глухим. Так много не навоюешь, быстро на тот свет отправишься, рассуждал боец.

— Ну, прямо стратег, а ответь все-таки, откуда вы взялись и при чем здесь ка­кой-то пограничник? — повторил вопрос Борис.

— Наш полк базируется недалеко от вашей заставы, ты знаешь — начал боец. — Знаю, так же как и то, что вас месяц тому назад отвели в лагеря, а вы вдруг очутились здесь — перебил Борис.

— Вот в этом как раз и явился причиной какой-то пограничник. Он недавно взял од­ного пришельца с той стороны и тот сообщил, что 22 июня немцы перейдут грани­цу и начнут войну. Высшее начальство оставило это сообщение без последствий, а наш бравый комполка, не дожидаясь какой-либо команды, все взял на себя, и вы­двинул полк к границе в прежние казармы, под видом их ремонта. Накануне мы выдвинулись на наши укрепленные рубежи вот в это самое место. У немцев с той стороны сюда подходит хорошая дорога к реке. Вот комполка и решил, что немцы наверняка в этом месте организуют переправу. Более удобного места по­близости больше нет. Вот видишь, он не ошибся.

—  Гляди, почти готовы два других моста, прервался он — а сержанта все нет.

К тому времени бой у переправы на нашей стороне разгорался все сильнее. Первые танки немцев начали прорываться на грейдер, который проходил несколь­ко в стороне, и им нужно было продвинуться вдоль реки, чтобы выйти на него. Но все выходы от переправы полковые минеры успели заминировать. Немцы никак этого не ожидали и почти все переправившиеся танки лихо подорвались на пол­ковых минах. Полк расположился полукольцом вокруг этой переправы и закупорил все выходы из нее.

Не дождавшись сержанта, боец двинулся к своим, оставив Бориса одного. На той стороне немцы начали перест­раивать технику в три колоны по одной на каждый мост. И в это время ударила наша полковая артиллерия. Первый залп был настолько прицельный, что сразу же накрыл технику у входа на мосты.  За ним последовал второй менее удачный залп. Но следующие залпы уже били и по технике и по мотопехоте. После первого же нашего залпа, уцелевшие танки открыли беспорядочную стрельбу, но вырваться из сутолоки к мосту они не смогли. Начала разворачиваться их артиллерия. В это время действующий мост со стороны нашего берега взлетел на воздух, а с того берега начали отходить надувные лодки с пехотой. Все это прои­сходило слева от Бориса. Увидев отходящие лодки, Борис вначале опешил Что де­лать? Бежать доложить? Дорогу ему рассказал боец. Но, успеет ли, а если и успе­ет, то на его плечах за ним подойдут немцы, и его сообщение все равно опоз­дает. Он решил остаться и продолжать наблюдение. Благо первая лодка причалила подальше от него. Не успели немцы выскочить на берег, как по ним ударили два ручных пулемета вместе с ружейной пальбой. Армейцы успели выдвинуться вплот­ную к берегу и встретить лодочный десант. С того берега продолжали отходить лодки со стреляющими автоматчиками. Они били по нашему берегу, но пулеметчики уже сменили позиции. Когда причалила последняя лодка, из прибрежного лесочка высыпали наши бойцы и с криками «Бей гадов» бросились в рукопашную. У немцев были автоматы, а у наших винтовки с примкнутыми штыками, и это быстро решило исход боя. Немецкий десант почти полностью был уничтожен, а уцелевшие бросились в речку.

Борис сидел в кустах и удивлялся — почему немцы не высадили вначале деса­нт? Захватили бы вначале наш берег, потом уже наводили переправу. Ведь именно так они и поступили у заставы, правда, с опозданием артподготовки. Затем его осенила догадка. Ведь это он сидел в этом месте в дозоре, и немцы точно его выследили и посчитали, что уничтожили этот дозор. На заставе шел бой, а полка, очевидно, они знали, что нет на месте. Вот и проявили беспечность, торопясь на­вести переправу. Что-то многовато у немцев оказалось проколов на этом участке ­думал про себя Борис, лежа в траве и покусывая травинку.

За всем происходящим он не заметил, что солнце поднялось уже высоко. Одолевала вновь жажда, к которой добавилось не то чтобы ощущение голода, но появилась мысль о том, что неплохо было бы подкрепиться немного.

Бой на переправе вновь возобновился с еще большей силой в сопровождении артиллерийской дуэли. Причем, немцы на том берегу были в явно невыгодной ситу­ации на открытом месте. Наши были прикрыты хорошим леском, растянувшимся вдоль реки, и дальше уходившим в глубь нашей территории. Вот бы ударить с воздуха по всему этому скоплению немцев. Но ни одного нашего самолета так и не появилось за все это время, и это очень удивляло Бориса. Он не знал, что практически вся наша пригра­ничная авиация была практически полностью уничтожена на своих аэродромах при первом же внезапном налете немецкой авиации.

Не имея ни связи, ни оружия он решил, что ему здесь больше делать нечего и отправился в дерущийся полк, двигаясь по рассказанному бойцом маршруту, но заблудился и он долго проплутал в поисках нужной дороги.. От пролеска вглубь, в наш тыл, шла просека. В ее разрывах он уви­дел не то танк, не то машину. Она двигалась по направлению к нему.  Наверное, двигались основные силы дивизии. Наступали сумерки.

Оказалось, что это были еще не основные силы дивизии. Когда бортовая машина с бойцами приблизилась, из нее выскочил капитан и стал расспрашивать об обста­новке. Борис мог рассказать только о том, что видел сам и о чем ему рассказал боец Приказав Борису забираться в кузов, сам пригнул в кабин, и они двинулись по опушке в сторону боя.

В кузове в разговорах с бойцами, он узнал, что капитан везет письменный при­каз полку, во что бы то не стало продержаться до утра. К утру должны подойти остальные полки дивизии. Необходимо предотвратить переправу в этом месте и вы­ход немцев на наш берег.

Уже в темноте машина капитана подъехала к какому-то походному складу пол­ка. Там рассказали, как проехать на командный пункт полка. Но ехать было невоз­можно не столько из-за темноты, сколько от зарослей в лесу. Они оставили маши­ну и дальше двинулись пешим порядком.

Шли не очень долго и вскоре нашли командный пункт полка. Комполка майор Ивушкин сидел под кустом, постоянно дергаясь к телефону, и с радостью встретил капитана. Как никак, а это было хоть какое-то подкрепление в людях. Прочитав со­держимое пакета, он хмыкнул про себя, и улыбаясь, многозначительно сказал капи­тану, что если он прибыл и привез приказ то они, конечно, продержатся, и прика­зал ему отправиться со своими людьми в район заставы в распоряжение командира батальона капитана Сидоренко. Там сейчас очень горячо. В это время зазвонил телефон и майор отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Отойдя от майора, капитан быстро собрал своих бойцов Борис отказался идти с ними заявив, что поищет своих разведчиков. В ночной темноте трудно было кого-либо найти, и он решил при­лечь немного отдохнуть в этот первый день войны. От реки доносился звук не очень активного боя. Что-то будет на рассвете?! — подумал Борис. Немцы, конечно, озвереют из-за суточной задержки в их наступлении. Если бы полк не возвратил­ся, то они бы были уже давно на нашей территории и громили бы далеко в глубине наши тылы.

Борис прилег под елью, положив под голову охапку лапника. Сквозь кроны дере­вьев чернело южное небо с мириадами ярко мигающих звезд. Если бы не доносив­шийся шум недалекого боя, то все казалось бы таким мирным и спокойным. Это ми­молетное ощущение быстро исчезло, как и появилось. Сон не приходил, все тело ломило. Приятный запах лапника как-то успокаивал и он начал перебирать в па­мяти события этого дня.

Вначале он недоумевал, почему немцы напали внезапно, а наше командование не предприняло никаких предупредительных мер, и не привело все части в боевую готовность. Ведь задержанный им нарушитель говорил о предстоящем нападении и даже дату называл. Но им на границе ничего не сказали и ничего не сделали, что­бы встретить это вероломное нападение. Может на других участках границы полу­чше, чем у них? — подумалось ему.

Лежа под елкой, он не знал того, что творилось вокруг них, что их участок единственный в округе, где немцы не смогли переправиться сходу в первые же часы своего наступления. Не знал он и того, что по всей границе от Балтийского до Черного моря немцы углубились на нашу территорию на десятки километров за первый же день войны. Не знал он также и о том, почему их не предупредили о предстоящем нападении немцев и почему полк отвели в летние лагеря накануне нападения.

  Невеселые рамышления перешли в легкую дрему, и он уже засыпал, когда ощу­тил легкий толчок в плечо. На коленях подле него стоял боец, с которым он оказал­ся в качестве наблюдателя на переправе. Борис удивленно спросил:

— Ты, как здесь оказался и как тебя звать? —давай хотя бы сейчас познакомимся.

— Иван, а тебя как звать? — Борис, прервал он бойца. Иван продолжил:

— Мне сказали, что здесь один пограничник ищет разведчиков. Я понял, что это ты и сам тебя нашел. Пойдем к нам.

К ним — это почти рядом под другой елью. А они — это миловидная девушка Галя, сидевшая у телефонного аппарата. Больше никого не было. Борис удивился, только спросил:

— А остальные где и сколько вас?

Иван от­ветил, что немного и все там впереди, а он с Галей на связи. Сержант, кстати его зовут Береговой Жора, с лейтенантом еще с вечера на той стороне у немцев, а я здесь за начальника. Раз ты сам к нам пришел то получай задание.

Задание Ивана было простым. Выдвинуться на место, где они тогда встретились и вместе вели наблюдение за переправой. Там нужно будет вести учет той тех­ники, которая будет подходить к переправе. Дальше он напутствовал:

— Прибежишь с докладом, сообразуясь с обстановкой. Оружия дать не могу, нет его. А вот сухарей и флягу с водой возьми.

На этом они расстались. Борис ушел, а Галя пожелала ему удачи, проводив его продолжительным взглядом. Перестрелка на этом участке продолжалась всю ночь то зату­хая, то возникая вновь с еще большей силой. К рассвету, когда Борис добрался до своего места, перестрелка совсем прекратилась, и он смог спокойно осмотреть переправу.

К его удивлению техники на том берегу у немцев значительно поуба­вилось, также как и мотопехоты. Боле того, он увидел хвост колонны мотоциклов, уходивших от переправы, Стало ясно — немцы, встретив сопротивление, не стали лезть напролом, и пошли искать место для переправа, где нет наших войск, или переправляться через другие переправы, которые немцам удалось навести.

На нашем берегу у воды лежало несколько трупов немцев у полузатопленной лод­ки. На некоторых телах он увидел автоматы. Его осенило — надо забрать и он полз­ком двинулся вниз к реке. Только он подполз к ближайшему немцу, как с той сто­роны ударила очередь, пришедшаяся по телу немца. Борис осторожно стащил автомат с него, прикрываясь его телом  как щитом. Переждав немного, он броском перескочил в ивняк. Вслед ему брызнули пули по земле, но он уже был в ивняке, который скрыл его.

Автомат поблескивал вороненой сталью в его грязных руках. За эти сутки ему негде было даже умыться, и лицо иногда неприятно почесывалось. Оно, очевидно, также было в грязи, но он его не видел. А вот руки были как у кочегара. Автомат впечатлял. Он впервые его держал в руках. Хороша штука, теперь он с оружием. Борис понял — надо пошастать по ивняку. Наверняка най­дутся автоматы у других убитых. Так он собрал еще несколько автоматов и набил патронными рожками подсумок, снятый с какого-то немца. Теперь у него целый арсенал. Сидеть здесь дальше было нельзя. Надо срочно бежать и доложить об от­ходе немцев.

Бежать с грудой автоматов на шее и с тяжелым подсумком было нелегко, тем более по лесу. Запыхавшись и обливаясь потом, он с трудом разыскал Ивана. Он был уже не один. Рядом с Галей сидел сержант Береговой. Они с удивлением и  радостными возгласами встретили Бориса.  Их радость была не столько от появ­ления Бориса, сколько от вида такого количества автоматов у него на груди. К Борису тут же подскочил Иван, и начал с него снимать автоматы, но был останов­лен сержантским возгласом:

— Не замай, не твое! Это трофей. Им могут распоряжать­ся только достойные и знающие в нем толк сержанты.

Борис, снимая с себя автома­ты, оборвал их:

—  Да погодите вы, надо срочно доложить, что немцы отходят от пе­реправы.

Сержант, принимая автоматы от Бориса, очень чинно, в духе предыдущей сентен­ции сообщил Борису:

— Это очень ценное наблюдение и весьма похвальное желание доложить о нем, но, к сожалению, оно несколько запоздало. Правда это опоздание значительно реабилитировано столь богатым трофеем, за что командование в моем лице объявляет вам благодарность, и подумает о вашем награждении. И обращаясь к Ивану:

—  Что там у нас осталось из наград?

Иван в этом же торжественном тоне объявил:

—  Два сухаря и банка тушенки.

— Ну все мы ему не отдадим, а вот одним суха­рем и половиной банки тушенки мы, пожалуй, наградим вас — больше не могу, извини брат, — закончил сержант.

Только сейчас Борис почувствовал, как он голоден. Ведь уже сутки, и какие сутки, он ничего не ел кроме сухаря, который ему дал тогда Иван, и он его сжевал на ходу. Иван, обращаясь к Борису, сказал, что сержант пришел с той стороны, все видел и уже доложил.

— Так зачем же ты еще и меня посылал? - возмутился Борис, на что Иван спокойно ответил:

— Товарищ сержант наблюдал с тыла, а нужно было еще посмотреть и с лица, но, гла­вное, я слышал, что там пищали автоматы и просились, чтобы их забрали в хоро­шие руки. Все рассмеялись.

Сержант подошел к Борису и торжественно объявил:

— Вкладывая это грозное оружие в надежные, но в несколько не вымытые руки, выражаю твердую уверенность, что оно будет эффективно использовано против тех, кто его создал — и повесил автомат на шею смущенного и спрятавшего руки Бори­са.

-Благодарю за награду, а руки вымою, когда будет вода, -оветил Борис. 

      -Следующее за тобой  танк на ходу, их там еще много осталось на той стороне, подытожил сержант, обращаясь к Борису, и все еще раз рассмеялись, забрав каждый себе по автомату.

В это время подбежал связной и сообщил, что всех кто здесь находится, ком­полка собирает к старому дубу. Бегом! Там уже находилось более десятка бойцов. Ивушкин, торопясь обратился к ним:

— Ребята, по опушке леса стоят телеграфные столбы. Нужно свалить десятка два-три и подтащить их к берегу поближе. Старшим назначается сержант Береговой. Срок два часа. Исполняйте — и тут же удалился.

    Все стояли и смотрели на сержанта. Как и чем валить будем? Ни пилы, ни топо­ра один приказ — исполняйте, а как? — пролепетал Иван. Сержант стоял с несколько растерянным видом. Но потом, что-то у него стало появляться в мыслях, и почти весело отпарировал:

 — Голова зачем, если к тому же на ее шее весит такой новенький автомат — и  добродушно потрепал Ивана по плечу. А вот и свалишь — не унимался сержант — гра­наты зачем у тебя?

— Да они взорвутся у столба и ничего ему не сделают — вступил в разговор Борис, тут же поняв, что имел в виду сержант, упоминая о гранатах. Сержант озабоченно постоял, а потом выпалил:

— А обмотки у Ивана и у некоторых других зачем? Мы привяжем гранаты к столбу обмотками, внутрь к гранате что-нибудь подложим и организуем направленный взрыв.

Таким образом, они свалили более двух десятков столбов. На перетаскивание им прислали подмогу, и они управились часа за три. Борис по­нимал, что столбы нужны для ремонта моста на переправе. Но зачем этот мост нам, когда на той стороне немцы. Это что же, чтобы пригласить их в гости, что ли? К тому же, так-таки и дадут немцы чинить мост у них под носом. Эти мысли свер­лили голову Борису, пока он занимался валежкой столбов вместе с другими.

После небольшого отдыха, сержант дал задание Ивану взять телефонную катушку провода и с телефоном вместе с Бори­сом выдвинуться на то место у реки, где  они его встретили, организовать наблю­дение, а самому вернуться, оставив Бориса с телефоном. Пока шли, он никак не мог понять, как можно восстановить мост под носом у немцев. Не найдя ответа, он с Иваном подошли к месту. Опять сюда ему приходилось возвращаться четвертый раз за это время. Что же это, он так и провоюет всю войну на этом месте — подумал про себя, внутренне усмехаясь, Борис. Он удобно устроился и стал наблюдать. Иван немного побыл с ним, а затем ушел.

Немцы не проявляли активности, изредка постреливая в нашу сторону. Техника у них по-прежнему отходила, но и оставалось ее еще достаточно.  Самолеты также оста­вили в покое наших у реки, а продолжали бомбить наши тылы. Артиллерии у пере­правы у немцев уже не было. Ее вывезли ночью. Наши тоже не беспокоили немцев, а почему — это стало ясно Борису несколько позже.

Наблюдая эту, почти мирную картину, он иногда позванивал Галей, и они понемногу переговаривались ни о чем. Это несколько его расслабило, и он вздремнул. Ведь практически он вторые сутки не спал, и усталость дала о себе знать. Разбу­дила его оглушительная стрельба с того берега. Спросонья он ничего не понял, куда стреляют. Потом увидел, что по течению реки сверху в направлении моста плывут плоты, и на них стояли какие-то бочки, из которых валил густой дым и ветер нес его на мосты. Вскоре мосты и реку затянул густой дым. Вот теперь  ему стало ясно, как можно починить мост под носом у немцев. Он тут же пере­дал обстановку Гале. Через некоторое время она позвонила и сообщила, что ему приказано выдвинуться к берегу, войти в задымление непосредственно у моста и передавать состояние дел по ремонту моста, а затем двигаться со связью по мо­сту и выйти на всю длину разматываемой катушки. Затем получишь дополнительные команды. Вот теперь нужно идти в самое пекло — подумалось Борису.

Немцы вели яростный бесприцельный огонь по всей задымленной зоне. В дыму они потеряли из вида все мосты, и эффективность огня была не очень высока. Но все ­равно — подумал Борис — ему больше не возвращаться на его насиженное место. У моста бойцы подтаскивали поближе к воде заготовленные ранее столбы. Дым был настолько густой, что второго конца столба было не видно на другой стороне понтоне. Там его поч­ти вслепую принимали и укладывали. Для связки бревен использовали все те же обмотки. Так что вид бойцов без обмоток был довольно невзрачный, но на это никто не обращал внимания.

Все это время немцы не прекращали стрельбу и пули роем летали вокруг, когда пролетали мимо. Некоторые не свистели. и находили свои цели. Два бойца на про­тивоположном понтоне как подкошенные упали в воду, и их понесло течением. Ря­дом стоящие только посмотрели им вслед, не прекращая работы, переговариваясь вполголоса. Никакой паники, никакой суеты. Только изредка подающиеся команды. На мосту бойцы трудились споро, но без всякой суеты, как будто и нет никакого обстрела. На нашем берегу у моста раненных было немного, и их санитары отправили в лес.Галина сообщила, что подошли основ­ные силы дивизии, и мост будет нужен не позднее чем через полчаса. Он пере­дал старшине, руководившему восстановления моста, и тот попросил в ответ сообщить, что мост будет готов к сроку.

Вскоре к мосту стали подходить наши бойцы целыми ротами. В полусогнутом состоянии или сидя прямо на земле,  они сгрудились непосредственно у кромки моста. Среди них находился старший лейтенант, и подбадривал бойцов при каждом свисте пуль. Что было дальше, за пеленой дыма в глубине нашей территории не было видно. Че­рез полчаса взвилась сигнальная ракета и лейтенант, вынув пистолет, срывающим­ся тихим голосом сказал:

— Ребята пошли! — и первый вскочил на мост со столбов и исчез в дыму.

За ним бросились остальные, а с нашей глубины из леса начали под­бегать новые группы бойцов. Борис сидел у берега, плотно прижав к себе телефонный аппарат. Он пытался связаться с Галей, но связь молчала. Он хотел броситься с бойцами на мост, но в это время из дыма вынырнул Иван с Галей. Иван был возбужден и резко бросил:

— Вот тебе катушка, бери аппарат и за мной на мост, разматывай свою катушку.

Галя осталась со своим аппаратом у моста. Подбежал лейтенант, который ходил ночью с сержантом на ту сторону, спросив: 

— Где ребята? — тоже бросился на мост.

В это время с противоположного конца моста раздались крики «Ура» и началась оружейная ст­рельба. Затем заговорили «максимы». На мост начали выкатывать полковую артилле­рию. Дым стал понемногу рассеиваться.

Перебежав мост и спрыгнув на берег, Борис увидел рукопашную схватку, как тог­да на нашем берегу с высадившимся немецким десантом. Исход был тем же. Справа оказался немецкий танк. Огня он не открывал. За ним сидели два немца и готови­ли к стрельбе миномет. Борис мгновенно, бросив телефонный аппарат и катушку, сдернул автомат с плеча и выпустил в них длинную очередь. Немцы уже лежали, а он продолжал стрелять в них. Это были первые, впервые убитые им люди.

Ему бы­ло дико видеть, как они падали с воплями и затем еще дергались лежа на земле. Он ошалело смотрел на них, а потом увлекаемый набегавшими с моста бойцами, по­бежал, крича и стреляя на ходу. Он забыл и о катушке и об аппарате. Вид пада­ющих и умирающих двух людей под его пулями не покидал его. Он накануне стре­лял из пулемета, но тогда он стрелял по «немцам» и было не понять от чьих пуль они падали, доставляя жестокое удовлетворение от вида падающих врагов. Сейчас он стрелял в конкретных людей и убил их. Это коробило его, но не долго. Азарт боя быстро отогнал эти мысли.

Он бежал со всеми, падал, вновь поднимался, и не переставал стрелять из автомата. Подбегая к блиндажу, Борис на мгновение остановился осмотреться, и в этот же миг его что-то ударило в грудь.  Он упал навзничь, в глазах поплыли ярко красные круги, а затем они начали угасать. Промелькнула мысль — вот так умирает человек. Боли он не успел почувство­вать, и потерял сознание. Когда бой переместился от реки в глубину расположе­ния немцев, санитар вынес его, и отправился с ним в тыл. В тот день у дивизии еще был тыл, и можно было отправить туда раненных.  Борис не узнал тогда, что произо­шло с дивизией потом.

Дивизия, переправившись через реку, развила наступление и заняла плацдарм в несколько квадратных километров, но не была поддержана другими соединениями. Соседи по флангам были разгромлены далеко от реки в своих летних лагерях. На их участках немцы свободно переправились, уничтожив погранзаставы, и без сопро­тивления двинулись в глубь нашей территории, все круша на своем пути. На тех участках наших войск не было.

Переправившаяся дивизия на тот берег, зажатая со всех сторон, через несколько дней была практически полностью уничтожена. Так мужественные люди выполнили свой долг, как они его понимали под воздействием постоянно провозглашаемым утвержденитем того,что враг будет уничтожен на его территории, которое насаждалось руководством страны перед войной. Если бы Сталин не запретил проводить на границе подготовительные операции к обо­роне, и не дал указание отвести войска на летние лагеря, то мужество погибшей дивизии наглядно показало, как можно было встретить нападение немцев, если бы военные не следовали приказам свыше. Но армия так поступить не могла. Вот за это и заплатил наш народ несколькими миллионами лишних жертв в начале войны.

ОТЪЕЗД ВИКТОРА ИЗ САНАТОРИЯ

В ЭВАКУАЦИЮ

Узкое ущелье, как-будто ножом разрезавшее скалы, спускалось прямо к бе­регу моря, оставив узкую полоску пляжа. Деревья с двух сторон ущелья почти смыкались в своих кронах. С них свисали лианы, и доходили почти до дна уще­лья, по которому весело пробегал ручей, скатываясь к морю. Здесь было тенисто и прохладно, а ручей наполнял воздух мирным воркованьем.

Школьник Виктор Кузьмин часто приходил сюда один посидеть, полюбоваться морем, послушать ручей, и возвращаться в мыслях к своему Азовскому морю. Это Черное море, конечно, было красивее его Азовского моря. Особенно горы, берег и рядом море. Как хорошо было здесь предаваться своим  мыслям.

Он жил в рядом располагавшемся санатории, где дети железнодорожников вос­станавливались после перенесенных серьезных заболеваний. Виктор находился здесь уже второй месяц. Этот санаторий был организован в Макопсе в бывшей даче Кагановича. Когда Сталин узнал, что у него такая дача, то отобрал ее и передал детям.

Санаторий стоял достаточно высоко в горах. В  санатории было два корпуса — для девочек и для мальчиков, центральный корпус и еще какие-то постройки. Развлечения у ребят были толь­ко те, которые они сами себе устраивали.

Жизнь в санатории протекала мерно и спокойно, пока не перестало говорить радио. Сколько ребята не просили починить его, но монтер никак не приходил. Вскоре среди ребят поползли слухи, что началась война, не то с немцами, не то с японцами, не то опять с финнами. Потом кто-то из ребят краем уха услышал, как воспитатели говорили между собой о какой-то войне с немцами. Между ребятами пошли разговоры в том духе, что Красная Армия гонит немцев уже по Польше. Ре­бятам по-прежнему ничего не говорили о войне, стараясь не вызывать у них беспокойства. Окончательно ребята забурлили, когда увидели внизу проходящий по путям бронепоезд. Вот только тогда ребят собрали и сообщили, что идет вой­на с немцами. Красная Армии отходит, и их вскоре отсюда вывезут без родителей. Они не могут приехать забирать их.

Прозвучавшее официально такое сообщение оказало на ребят гнетущее впечат­ление. Ребята присмирели, поутихли. В санатории больше не раздавался смех, кри­ки и веселое оживление. На ребят опустилась тень где-то идущей войны. Оказы­вается, Красная Армия не наступает как в кинофильме «Если завтра война», а от­ступает. В это ребята никак не хотели верить. Ведь все знали, что Красная Армия непобедима. Так их учили в школе и так показывали в кино. А вот, оказывается, она отступает! Как же так? В детских головах все это не укладывалось. Так, Виктор спустя почти через месяц узнал, что идет война и война с немцами.

Вскоре ребятам сказали, что бы они быстро собирались. К санаторию подадут сос­тав, и им нужно будет очень быстро погрузиться. Состав подошел из нескольких пустых пассажирских вагонов. Их довезли до Ростова, а там высадили и сказали, чтобы они домой добирались сами, поскольку всем нужно ехать в разные стороны.

Виктору нужно было ехать в город Волноваху, находившуюся между Мариуполем и городом Сталино, который раньше был Юзовкой, а значительно позже Донецком. Там отец Виктора Семен Николаевич Кузин работал старшим диспетчером Южно-Донецкой железной дороги, после того как он срочно перевелся туда два года тому назад из Мариуполя, где он работал начальником железнодорожной станции.

Начальником станции его назначили после того, как перед этим арестовали предыдуще­го начальника станции Михайлова по кляузе, которую на него написал дежурный по станции, желая занять его место. Но назначили не его, а отца, зная недобро­порядочность этого дежурного по станции. Порядочность все-таки ценилась и тогда среди определенного круга лиц. Михайлов был порядочным человеком, и его выпустили перед войной, но на прежнюю должность не вернули. При немцах он та­ки занял должность начальника станции, и когда немцев турнули из Мариуполя, он отступил с ними, и оказался в итоге в США. Так добропорядочный советский чело­век сделался врагом советский власти. Сколько их сделали, таким образом, перед войной, да и после нее.  

Отец Виктора был компанейским человеком, и у него полный город было друзей. У них до­ма часто бывали шумные застолья в их просторной трехкомнатной квартире. Среди друзей был и на- чальник городского НКВД. Накануне вечером он сказал отцу, что они сегодня ночью  будут «брать» отца. Но к утру арестовали весь состав мариупольского НКВД.  Об отце в ту ночь забыли, и он утром выехал в управление дороги, находившееся в Ясиноватой, и больше в Мариуполе не появлялся. Его пере­вели в Волноваху вначале на должность дежурного по отделению, а потом стар­шего диспетчера. Семья все эти два года жила в Мариуполе. Старшему брату Сер­гею нужно было окончить десять классов, и родителям не хотелось менять ему школу перед поступлением в институт. Перед войной мальчикам после окончания школы, нельзя было поступить ни в какой институт. Все уходили в армию. После окончания десяти классов можно было поступить только в один Новосибирский институт военных инженеров транспорта — НИВИТ. Вот Сергей и поступил в этот ин­ститут накануне войны, а семья после этого переехала в этот городишко, район­ного масштаба, который был весьма неказистым по сравнению с Мариуполем.

До этого Виктор в Мариуполе так умудрился «приложиться» головой об ка­мень, что случайно выжил, и на два года стал почти инвалидом. Вообще он был «дворовым хлопцем», и улица была его постоянным местом обитания. В основном пляж и море. В школе он без усилий учился на пятерки. Сделав за пять минут домашние уроки, он сразу же убегал на море, начиная с ранней весны, когда «низовой» ветер отгонял кромку льда от берега. Катание на льдинах в это вре­мя года было главным развлечением мальчишек. Летом у ребят было другое заня­тие на море.

 Рано утром на пляж приходили дворники с граблями, которые были сделаны из густо набитых гвоздей. Этими граблями они тщательно прочесывали песчаные пляжи и выгребали всякую мелочь, которая оставлялась купающимися. Попадались часы, деньги, расчески — все, что могло вывалиться из карманов и су­мок. В общем, это иногда составляло хороший доход для них. Ребята, естественно, хотели иметь и для себя хоть небольшую его часть в дополнение к доходам от сдачи пустых бутылок. Поэтому они старались прибежать на пляж раньше дворни­ков, и порыться в песке под скамейками, на которых складывалась одежда. Двор­ники неистово гоняли ребят, и у них с дворниками велась постоянная война.

Однажды  Виктор  оказался  возле  центрального  пункта ОСВОД(а) — это общество спасения на воде — и его послали за чем-то сбегать. С  тех  пор  он  так  и  пристро­ился  у  моряков ОСВОД пацаном на побегушках. Многое он повидал на пляже за свою «многолетнюю службу на побегушках» после того, как его признали за свое­го,  и стали поручать более серьезные работы.

Особенно Виктор подружился с водолазом Меркуловым, который от многого уберег его за время пребывания на пляже, и приучил ко многому хорошему, что помогало ему в разнооб­разных случаях не раз. . Он много хорошего дал Виктору, и следил за ним, проявляя резкое недо­вольство, когда видел  его вместе с пляжной шпаной. Виктор не знал, что отец давно познакомился с Меркуловым, и он неспроста уделял такое внимание этому шустрому пацану.. Отец, по сути, передал ему на пляжное воспитание своего младшего разбитного сынишку.

   В тот день, когда он покалечил себя, он на спор с ребятами,  спускался на ве­лосипеде с горы Горсада между деревьями. Уже на выезде на ровное место он на­ехал на камень, перелетел через руль, и виском ударился о другой камень. После этого он отключился и, из плотно сжатого рта, пошла густая пена. Ребята стояли рядом, не понимая серьезности случившегося, посмеиваясь, шутили. И если бы не рядом проходивший моряк, то Виктор бы задохнулся в собственной пене.

Моряк оказался опытным человеком, тут же достал перочинный нож из кармана, и осторо­жно раскрыл им у Виктора плотно сжатые зубы, а затем своим носовым платком прочистил рот от пены. Ребят он послал позвать его родителей, и вызвать скорую помощь. Вскоре прибыла скорая помощь — линейка запряженная добрым ко­нем на которой восседала врач. Пока его везли по булыжной мостовой Шишманского спуска в больницу, за Сенным базаром, у него пару раз прояснялось сознание, но он ничего не пони­мал, видел сидящую рядом плачущую мать и вновь отключался.

Виктор пролежал без сознания три дня. Когда приводили в сознание, делали уколы в ногу, очевидно, не совсем чистой иглой, в результате чего образовалось местное заражение крови. Нога покраснела и опухла, когда он еще не пришел в себя. После того, как  он пришел в себя, врачи установили сотрясение мозга, а затем и воспаление мозга. Вскоре у него развился паралич верхней части тела. У Викто­ра отнялись руки. Пальцами он еще как-то шевелил, но разогнуть руки не мог. Ког­да пытался это сделать, то в суставах возникала нестерпимая боль. В общем, он промучался два года, а вместе с ним и его брат и родители. Сергей не отходил от брата, когда бывал дома. Однажды врачи сказали, что нужно попробовать только появившийся красный стрептоцид. Сергей объездил на велосипеде все аптеки го­рода, и только в заводском районе все-таки нашел его.

Трудно сказать, что помогло, но к началу войны Виктор почти восстановился, и его на два месяца отправили в санаторий в Макопсе на Черное море. Очевидно, все-таки в наибольшей мере помог электромассаж. К суставам прикладывали свин­цовые пластины, и на них подавали электроток. Под пластины ложили марлю, про­питанную каким-то раствором, и при подаче тока происходило приятное пощипы­вание в месте нахождения пластины. Эти сеансы были для него единственной ра­достью тогдашнего бытия.

Голове Виктора доставалось и до этого. По весне каждый год происходили дра­ки между шишманцами и слободскими. Шишманка располагалась вдоль Горсада и под­нималась вверх между ним и питомником, за которым по взгорью шли санатории и дома отдыха по побережью в сторону порта. Слободка располагалась вдоль моря под Горсадом, начиналась прямо от вокзала и доходила до шишманского спуска. Горсад был вотчиной шишман­цев, а пляж вотчиной слободских. Весенние драки начинались на склоне Горсада под которым как - раз располагался викторов двор. Эти бои начинали малолетки, и Виктор был самым активным участником в них. На второй день бои перемещались на Шишманку с участием уже взрослых парней.

С горы Горсада всегда наступали шишманцы, а слободские оборонялись снизу и если отступали то во двор Виктора, а из него уже рассыпались по сторонам. Свер­ху наступающие осыпали слободских градом камней. Вот один такой камень и уго­дил ему в голову шрам, от которого, остался у него навсегда.

Ростовский вокзал, куда прибыл Виктор, седуя из Макопсе домой в Волноваху, кишел людьми как пчелиный улей. Но люди были, в основном, спокойны, сосредоточены и главной заботой было узнать, когда и в каком направ­лении отбывали поезда, чтобы успеть в них сесть. Никакое расписание не дейст­вовало. Минут за пять до отхода по радио объявляли, какой поезд и куда отправ­ляется. Пути поскорей старались освобождать для пропуска проходящих составов на фронт и с фронта. Вот тогда людской улей оживал, начиналось всеобщее дви­жение и гвалт. Одни толпились на поезд, другие освобождали им путь. Все это про­исходило в давке с криками и руганью. Виктор пробыл на вокзале почти сутки,  пока не разобрался во всей этой механике.

На вокзале действовали все буфеты и киоски. У него деньги были. Их некуда было тратить в санатории. Так, что он покупал еду в буфетах и был сыт. По­дойдя как-то к газетному киоску и увидев на прилавке альбом рисунков для вышивки. он купил этот альбом в ка­честве подарка матери.. Его мать была рукодельницей, и он подумал, что мать была бы не прочь иметь такой альбом Он остановил свое внимание на альбо­ме потому, что к тому времени он начал рисовать,  уже кое-что стал смыслить в живописи, и мог оценить художественную красоту содержимого этого альбома.

Из Ростова поезд шел очень долго. Подолгу стоял на полустанках, пропуская воинские эшелоны на фронт, а на восток эшелоны с вывозимым оборудованием на открытых платформах с сопровождающими их людьми в товарных вагонах. Виктор приехал домой днем, и мать с радостным плачем стала обнимать сына, а отец ска­зал, что он сегодня бы уехал искать его. Им повезло, что они не разминулись. Осо­бенно умилил родителей подарок Виктора матери, сделанный в такой  суровой обстановке. Это для них было первым проявлением взросления их младшего сына.

Через месяц на их железнодорожный узел произошел первый ночной налет немец­ких бомбардировщиков. Этот узел наша авиация защищала очень усиленно, и истре­бители ЛАГГ-3 отогнали немцев. Им активно помогали зенитные батареи, стоявшие вокруг. Все небо было расцвечено лучами прожекторов, среди которых вспыхивали разрывы зенитных снарядов. Было красиво и если бы не война, то это бы напомина­ло праздничные мариупольские довоенные фейерверки. Это любование продолжалось до тех пор, пока по крышам не затарахтели осколки, падавшие от  разрывавшихся зенит­ных снарядов. После этого Виктор опустился в коллективный погреб — сарай, кото­рые выстраивались в земле для жильцов железнодорожных домов. Сверху эти погре­ба насыпались землей и в них опускались по ступенькам. Каждая самья имела в погребе свое отделение. В их отделении уже находились мать с бабкой. В ту ночь не сбили ни одного самолета, но и они не смогли сбросить на узел ни одной бомбы. Свои бомбы они высыпали в сте­пи и в находившийся недалеко лес, который посадил еще Докучаев.

С первого сентября Виктор пошел в школу в шестой класс. Школа находилась не­далеко от вокзала и, чтобы не подвергать опасности детей, занятия перенесли на окраину поселка в пустующий совхозный амбар. Налеты авиации продолжались, но разрушения на станции быстро восстанавливали. Семья Виктора жила невдалеке от путей в одноэтажном многоквартирном доме. Они  занимали трехкомнатную квартиру с изолированным входом. У Виктора была своя отдельная комната.

Как-то пришел отец и сказал, чтобы он освободил свою комнату. У них бу­дет жить один старший лейтенант, которого  зовут Александр Сергеевич Румянцев. Его адъютанта зовут Миша, но жить он будет отдельно. Румянцев был общительным чело­веком, интересовался викторовыми рисунками и рекомендовал ему учиться рисо­вать профессионально. У Виктора уже был этюдник полный прекрасных масляных красок в тюбиках. Родители стали давать деньги на краски без ограничений, и у   него собрался превосходный их набор. Море у него давно ушло на задний план. Ведь оно теперь было далеко и рисование стало его единственным увлечением, которое к тому же у него  неплохо получалось и нередко доставляло ему удовольствие.

Как-то ночью Виктора разбудил шум подъезжающих легковых автомашин к их подъ­езду. Он выглянул в окно и увидел, что из них выходят майоры, полковники и еще кто-то в штатском. Они собрались в комнате у Румянцева, и что-то долго об­суждали, плотно прикрыв дверь комнаты. Когда Виктор проснулся утром, их никого уже не было, и он подумал, что этот Румянцев не такой уж и простой старший лейте­нант.

Когда его и Михаила не было дома, Виктор решил проверить свою догадку. Румянцев не запирал свою комнату, когда уходил, поскольку и замка в двери не было. Но Виктор  никогда не заходил в его комнату. На этот раз он  все же решил войти и посмотреть. На столе лежал ворох больших карт, свернутых в трубки. Он развернул первую попавшуюся. Это была подробная карта румынского города Плоэшти, вся испещренная кружками синим и красным карандашом, нанесенными, очевидно, рукой Румянцева. Вторая оказалась такой же, но города Констанца. Третья была карта са­мого Берлина и также испещренная разноцветными кружками. Увидев эти карты, Виктор утвердился в своей мысли, что это не простой старший лейтенант. В этом он смог еще раз убедиться попозже.

В их городишке становилось все тревожнее. Поползли слухи, что станция за пару десятков километров от них уже занята, и немцы скоро будут у них. Как-то отец пришел днем домой, чего почти никогда не бывало, и сказал, что вы трое будете эвакуироваться, а он останется, и будет отступать с войсками последним. Вам ну­жно подготовиться. Вещи, включая теплые, и продукты сложите для каждого отдельно в два места каждому. Одно сделайте в виде заплечных мешков, а другое в любом виде в руки. Как  только он позвонит, они должны будут взять эти вещи, по одному в руки и на плечи мешок, и бежать туда и в тот состав, в который он скажет. Вопроса о том, что может и не надо эвакуироваться, не стояло. Эта необходимость восприни­малась как неотвратимая данность и не обсуждалась.

Они прождали всю ночь.  То­лько под утро позвонил отец и сообщил, что на вокзале стоит состав из одиннад­цати классных купированных вагонов. Вам выделено третье купе в седьмом вагоне. Бегите! Сколько будет стоять состав, неизвестно, поскольку могут позвонить с со­седней станции в любой момент о летящих немецких самолетах на нашу станцию.

Мать, бабка по отцу и Виктор схватили свои вещи и бросились на станцию. При­бежав и отдышавшись в купе, они стали смотреть друг на друга и на вещи, кото­рые каждый из них принес в вагон. Мать принесла те вещи, что и приготовила, баб­ка вместо приготовленного узла, в руке держала помойное ведро с половой тряп­кой, а у Виктора в руке оказался этюдник с красками.

Разразился неистовый нерв­ный хохот у всех троих. Они смотрели на помойное ведро и надрывались от смеха, давая свободу выхода нервному тику, бившему их. В хохоте была хоть какая-то ра­зрядка. Соседи по вагону ничего не понимали и возмущались. Когда узнали при­чину, начал раздаваться хохот и в других купе. Эта картина несколько разрядила обстановку в вагоне и люди начали успокаиваться.

Потом пришел отец и сказал, что поезд будет стоять еще пару часов. Они все четверо перенесли в вагон не­мало вещей и продуктов. Принесли даже велосипед и швейную машину «Зингер», с которой дед по отцу ходил в армию в 1905-м году на японскую войну, будучи при­званным в армию, и со своей машинкой обшивал солдат в Действующей армии. Всю обстановку в квартире они, конечно, оставили. Прощаясь, отец  сказал, что будет участвовать в минировании узла. После его взрыва они будут уходить на машинах. Когда вернется, он их найдет.

Поезд предназначался для эвакуации семей руководящего состава железнодоро­жников этого узла. Состоял он из одиннадцати вагонов, двух вагон — лавок с про­дуктами и сменным постельным бельем, которые должны были выдаваться обитате­лям этого состава в пути следования. В состав поезда входили также два собст­венных паровоза. Во главе поезда поставили одного из диспетчеров, чтобы он сопро­вождал состав на всем пути следования. При погрузке поезда на перроне никого из посторонних не было, так что погрузка шла без сутолоки и посторонних глаз.

Выходит, все можно было организовать, как следует даже на местах, если местные власти захотят, а тем, более если это будет касаться их личного благополучия. Эта тенденция, наметившаяся уже до войны, затем разовьется в раковую опухоль руководящего состава страны на всех уровнях, которая и приведет к гибели всей страны. Но это будет значительно позже. А тогда о такой возможности писал только Троцкий, о чем, конечно, знал Сталин, но в стране о такой возможности не только не писали и не говорили, но даже и не думал никто. Советский строй казал­ся вечным и незыблемым.

Поезд простоял до обеда, и все уже с нетерпением ждали отправления. Ехали, как пришибленные, несмотря на то, что настроение несколько поднялось, после тог, как удалось перетащить столько вещей дополнительно. Они окажутся основным подспорьем для семьи в эвакуации,  когда настанет время приобретать продукты в обмен на них. Ведь они ехали в неизвестность, бросив все, и не зная где окажутся. Все сидели молча в купе, каждый, погрузившись в свои думы. В вагоне не было слышно ни слез, ни вздохов, ни причитаний. Может, что и было, но из закрытых купе ничего не доносилось. В ваго­не стояла мертвая тишина.

На одной из крупных станций в вагон ворвался Михаил и с возгласами, огласи­вшими весь вагон, втащил к ним в купе два ящика. В одном были стеклянные бан­ки с клубничным компотом, а во втором металлические банки с тушенкой. Это им пере­дал в дорогу  таинственный старший лейтенант. Сам он не пришел, но обладал очевидно, немалым влиянием, если безболезненно мог взять из армейских складов два ящика таких продуктов для личного пользования в качестве подарка своим знакомым. Михаил, побалагурив некоторое время, ушел тепло попрощавшись. Больше они никогда не встречались.

Ночью поезд подъезжал к Ростову. В это время над железной дорогой начали но­ситься немецкие самолеты и на бреющем полете стали освещать железнодорожные пути своими бортовыми фарами, как-будто кого-то выискивая. На ближайшей станции поезд Виктора загнали в тупик, подальше от основных магистральных путей. Само­леты, ранее изредка сбрасывавшие бомбы когда летали со светящимися фарами, начали активно бомбить станцию, где в тупике стоял их поезд.Из окон вагона было виднокак как над станцией повис кромешный огненный смерчь, скрывший все в своей огненной купели. На их поезд не упало ни одной бомбы.

Утром, когда рассвело, выезжая из тупика, они увиде­ли разбитый санитарный эшелон из классных вагонов. Благо он шел к фронту и был пустой. Очевидно, немцам кто-то сообщил, что в составе из классных вагонов выез­жают семьи высокопоставленных железнодорожных начальников, и самолеты их ис­кали. По ошибке они разбили санитарный поезд, стоявшийся на основных путях.

В Ростове они долго не стояли. Сопровождавший их диспетчер побежал к мест­ным диспетчерам и быстро возвратился, заявив, что на Ростов летит армада не­мецких самолетов. Их паровозы нигде не отцеплялись от состава, и они быстренько уехали, остановившись в Батайске на противоположной стороне Дона. Там диспетчер провел общее собрание едущих в поезде. Когда снаряжали поезд к отъезду, ему было дано указание разгрузиться где-нибудь на Северном Кавказе. Из разговоров с военными у диспетчеров в Ростове, ему стало ясно, что немцы скоро будут на Северном Кавказе. Для них сейчас Дон не преграда так же как не оказались таковыми Прут, Днестр и Днепр. Поэтому, есть ли смысл ехать на Северный Кавказ, если все равно окажемся у немцев. Зачем тогда вообще нужно бы­ло уезжать с насиженных мест?

Диспетчер предлагает ехать в Сибирь. Тут поднялся не­вообразимый гвалт. Кричали все. Когда откричались, стало ясно, что основной забо­той было то, что мужья их будут искать там, где их не будет, а они окажутся в Сибири, которая, кстати, никого не страшила своими холодами. Диспетчер заверил, что на всех узловых станциях он будет оставлять сведения о движении их пое­зда. Это всех убедило, и они поехали в Сталинград, где повторилось с налетом са­молетов то же, что было  и в Ростове. И со Сталинграда они быстренько убрались.

От Сталинграда они направились на Поворино, а дальше их путь лежал через Уфу и Челябинск в Сибирь. От Сталинграда до Поворино поездка представлялась Виктору как развлечение при довольно ком­фортных условиях. В купе у каждого из них была своя полка с чистой постелью. С питанием тоже проблем не было, и ехать было одно удовольствие. В коридоре ва­гона не разрешали открыть окна, и он устроился в тамбуре. Открыв дверь и све­сив ноги на подножки, он сидя, с наслаждением созерцал пробегавшие мимо поля, перелески, города и селения. Все вокруг дышало казавшимся спокойствием и размеренностью протекавшей жизни за окнами поезда. Как будто и не было войны. Сто­яла теплая золотая осень. На полях убирали хлеба, но мужчин почти не видно бы­ло среди трудившихся на полях и в деревнях. Только это и напоминало о войне, при наблюдении жизни из окна вагона.

После Поворино картина резко изменилась. Все станции и полустанки были заби­ты эшелонами. На участке Поворино-Сталинград было относительно мало эшелонов с эвакуировавшимися заводами и населением. Теперь Виктор воочию увидел страну на колесах. И «колеса» у них были далеко не такими комфортными как у них.

За всю дорогу, он не видел ни одного состава эвакуированных, состоящего полностью из классных вагонов. Все составы были из товарных вагонов, битком набитых людь­ми. В некоторых составах попадались один или два классных вагона, но не более. Но такого как у них ни у кого не было. Может и были, более того, наверняка были и из других городов и не только у железнодорожников, но им такие составы не встречались.

Практически на всех станциях и полустанках стояли только составы с эвакуировавшимися людьми. Эшелоны с эвакуировавшимися заводами нигде не задерживали, и они продвигались наравне с воинскими эшелонами. Между эшелонами, подолгу стоявшими с эвакуировавшимися, кипела своя размеренная жизнь. Там прямо на пу­тях готовили пищу на кострах. В тазиках и ведрах стирали, на вагонах между ни­ми сушили белье. Ребята оставались ребятами и они находили себе место среди этого походного табора, что бы погонять тряпичный мяч из чулка, а больше кон­сервную банку. Все это кишело в течении длительных стоянок. Когда отправляли состав, а отправлялся он всегда без предупреждения,  и этот табор стремительно снимался с места и люди садилсь в вагоны уже на ходу поезда.

На одной из станций у него произошло одно событие, полностью переве­рнувшее его восприятие окружающего, которое было и до этого не таким уж благо­душным, но все же еще достаточно созерцательным.

Стоящие на станциях составы с оборудованием, вывозившимся с западных районов, для него были объектом тщательного и всестороннего обследования. Особенно таковыми были эшелоны с поврежденной военной техникой, вывозившейся с фронта в тыл для ремонта. Ее никто не охранял, также как и заводские эшелоны. В заводских эшелонах везли всевозможное оборудование, станки, разнообразные ящики. Нередко попадались в углу платформы сваленные прямо на пол груды раз­личной документации и чертежей, наспех прикрытые чем попало. Там он впервые увидел настоящие чертежи, выполненные белыми линиями ни синем фоне.

На одной из платформ он увидел в углу такую же гору документации, прикрытую рогожей. Ветер дул в сторону от Виктора. Отвернув край рогожи, он осто­лбенел. В нос ударил страшно неприятный запах, а рядом с горкой бумаг лежал труп нестарой женщины. Раздувшееся  исине –черное лицо женщины с разбросанными волосами на голове было прикрыто сползшей белой косынкой в горошек. Больше у него ничего не запечатлелось в памяти из того, что было одето на ней. Он с ужасом смотрел на лицо и не мог оторвать взгляда от него. Он был, как бы парализован и ничего не мог ни со­ображать, ни предпринять, продолжая держать в руке край рогожи.

Наконец он оторвал взгляд от лица мертвой женщины, оцепенение немного прошло, и он рывком прикрыл рогожу на место, а сам опрометью, пригнув с платформы, убе­жал в свой вагон. Забравшись на свою верхнюю полку, он тяжело дышал. В купе ни­кого не было. Вскоре их поезд тронулся, и в купе вошли мать с бабкой. Они удиви­лись, что Виктор не на своем «рабочем месте» в тамбуре. Он любил наблюдать выезды и въезды в города и поселки. Их разнообразие и разнохарактерность были объектами его повышенного интереса. Некоторое однообразие мелькавших картин природы иногда утомляли. Появление городов, поселков и станций вносило некоторое разнообразие. Сейчас ему было не до них.

Родные никак не могли добиться от  него, что же все-таки произошло. Он упо­рно молчал или кратко отнекивался. Он не мог описать вслух своими словами уви­денную эту жуткую картину. Ему казалось, что если он опишет, то этот образ ме­ртвой посиневшей женщины никогда не оставит его. Через несколько часов, кое-как придя в себя и успокоившись, он сообщил, только о том, что увидел мерт­вую женщину на платформе и не стал вдаваться в описание подробностей увиден­ного. Они и не стали расспрашивать о деталях, увидев какое гнетущее впечатление это произвело на него.

Ночь Виктор спал беспокойно. Образ этой женщины во сне не возникал. Но все время во сне его давило чувство какого-то большого горя, навалившегося на него, отчего он часто просыпался, а потом подолгу не мог заснуть. Утром голова была тяжелая, а  чувство какой-то беды и горя не покидало его. Оно усилилось на пер­вой же станции ,где они остановились, когда увидел на путях теплушечные соста­вы эвакуированных с казавшимся уже с привычным их бытовым укладом возле ваго­нов. У него защемило в груди, и тут же возникло чувство горечи за этих людей, добавившееся к его гнетущему состоянию от увиденной вчерашней картины.

Вот в их поезде из классных вагонов люди едут с удобствами. У каждого есть своя постель, вагоны отапливаются, кушать они готовят на примусах прямо в сво­их купе, там же стирают и сушат. А  тысячи людей, едущих в теплушках, терпят та­кую нужду и лишения. Это несправедливо, думал он, и ему было очень жалко этих людей, но у него не возникало желание переселиться в их теплушки. Свое положе­ние и свой поездной быт он воспринимал как некую данность, которую изменять было нельзя, да и незачем. Так жалость и сострадание не всегда переходят в конкретные действия. Но это можно простить ребенку, у которого возникли такие благородные чувства и он не задумывался о том, что и как нужно изменить, чтобы облегчить страдания у ближних. Гораздо хуже, когда это происходит со взрослыми и у них это сострадание переходит в бесполезное, а на самом деле, циничное без­действие.

Этот случай резко изменил отношение Виктора к окружающему. Теперь война, уви­денная в страшном облике мертвой женщины, коснулась и его. Он замкнулся, стал угрюмым, и его почти не видели веселящимся.

Вскоре после Поворино им перестали выдавать продукты в вагон — лавке. Взятые продукты при отъезде закончились, а новые им, конечно, никто и нигде не собира­лся выделять. Перестали им менять и постели. В Уфе у них отобрали один паровоз. Настроение в поезде начало меняться и все чаще стали возникать вопросы — что и где их ждет впереди? Очень долго, с задержками на полустанках, переезжали че­рез Урал. Перед Уралом у них отобрали и второй паровоз совместно с пустой вагон — лавкой и они стали обычным эшелоном эвакуированных, несмотря на их классные вагоны. Вскоре куда-то из поезда исчез и сопровождавший их диспетчер, никому ничего не сказав. Когда спустились с Урала, их встретила зима первым снежком.

В Кургане очень долго стояли. Там находился региональный штаб по приему эва­куированных. Его сотрудники связывались с близлежащими районами Сибири и опре­деляли необходимость этих регионов в рабочей силе, а также  возможности приема и обу­стройства прибывающих. На эту огромную и важную работу уходило немало времени. Каждому эшелону выдавали направление с указанием пункта прибытия. Эшелону Ви­ктора определили станцию Петухово, не доезжая до Петропавловска.

 

ЭВАКУАЦИЯ САШИ НА УРАЛ

Александр встретил известие о начале войны в летнем лагере под Чугуе­вом, где находилась их спецшкола. В  то утро он проснулся рано еще до побудки и был удивлен, что радио в лагере молчало. При построении все школьники в недоумении пе­реглядывались между собой. Командиры сосредоточенно молчали, изредка строго отдавая нужные команды без каких-либо комментариев по тому или иному пово­ду, как обычно бывало.

Перед строем появился полковник Касвинов с суровым осунувшимся лицом и, глубоко вздохнув, обрушил на слушателей школы страшную весть о нападении немцев. Наша страна вступила в войну, и нет никакого сомнения, что враг скоро будет уничтожен нашей героической Красной Армией и вам не придется принять участие в этой войне. Но вы должны продол­жать готовить себя к армейской службе с еще большим усердием.

Как он жестоко ошибался в своем прогнозе, как и многие в нашей стране. Мало кто из нынешних учеников школы уцелеет в этой войне и, когда они соберутся отме­тить пятидесятилетие образование их спецшколы, то их будут считанные единицы.

Занятия продолжались обычным порядком, но ребята стали строже относиться к своим делам. Веселья значительно поубавилось от передач все более тревож­ных сводок Совинфомбюро, ежедневно сообщавших о сдаче десятками городов и се­лений. Пал Минск, враг развернул широкое наступление по всей Украине. Было не до веселья, и никто не вспоминал о прогнозе Касвинова, о скором уничтожении врага. Вскоре школу из лагеря  перевели в Харьков, а в лагере начала формиро­ваться регулярная воинская часть.

По прибытии в Харьков всю школу направили под Харьков на рытье противотанковых рвов, где они впервые увидели войну. В один из дней, над ними в воздухе разгорелся воздушный бой между «Мессершмитом» и нашим И-16. Наши истребители существенно уступали мессерам в скорости, но зато в маневренности, особенно на вертикалях, им не было равных. Умелые наши летчики очень уда­чно использовали это преимущество И-16 и нередко побеждали в бою эти «мессеры», которыми так бахвалились немцы.

Ребята с тревогой наблюдали за этим боем и с неописуемым восторгом и радо­стными криками встретили победу нашего «Ишачка». Мессер загорелся и упал невдалеке от них. Немецкий летчик выбросился на парашюте и приземлился неда­леко от своего горящего самолета. Ребята наперевес с лопатами бросились к барахтавшемуся летчику в накрывшем его парашюте. Командир роты с пистолетом в руке с трудом заставил ребят залечь и приказал ползком подбираться к летчику. Он вооружен и может отстреливаться, а у ребят одни лопаты в руках. Когда ребята окружили его, он не оказал никакого сопротивления, встал и поднял руки с надменной ух­мылкой на лице.

Ребята с удивлением рассматривали впервые увиденного живого врага. Ухмылка у него пропала, когда ребята начали с его мундира сдирать нашивки, погоны и разные побрякушки. Он вначале пытался сопротивляться, но по­том понял бесполезность этого. Ребята это делали со злостью и если бы он на­чал сопротивляться, то для него это плохо бы кончилось. Вскоре сби­тый самолет выставили в городе на площади Дзержинского, как  наглядное свидетельство наших по­бед. Люди с интересом разглядывали этот покореженный самолет, и они впервые увидели вражеские кресты на нем. До этого они видели только красные звезды на самолетах, а здесь впервые перед ними предстал зловещий крест врага.

В конце сентября отец Саши  сообщил, что на станции стоит ва­гон — теплушка и им следует срочно, забрав все необходимое, быстро туда отправи­ться. Нужно выехать из города, который может быть очень скоро  сдан врагу. Семья была готова к этому, и небогатые пожитки были уже сложены. Отец дого­ворился с Касвиновым, и тот отпустил Сашу сопровождать семью в эвакуацию, пос­ле чего он должен будет вернуться в свою спецшколу, которая также эвакуиру­ется. Мать, бабушка, дедушка и младший брат быстро на трамвае добрались до Юж­ного вокзала в сопровождении отца и Саши. Они с трудом разместились в теплушке, заполненной семьями других военнослужащих воинской части отца. Вскоре по­езд тронулся, и они отправились в далекий путь в глубь страны.

Путь был не легкий. В дороге их поезд бомбили, но в поезд не попали. На мно­гих полустанках подолгу стояли, пропуская другие эшелоны. Однако на одной из крупных станций Саша умудрился отстать от поезда, потому что никогда никто не знал когда отправится их поезд. Но он благополучно догнал свой поезд, попро­сившись в один из воинских эшелонов.

Через месяц пути, с бесконечными бытовыми трудностями в пути, они добрались до места назначения в город Троицк на Урале. По прибытии их сразу же отправили в село Карсы в колхоз имени Сталина на работу и проживание, распределив на пос­той у местных колхозников. Всех, буквально через несколько дней, направили на работу в поле убирать хлеб и горох, стоявшие уже под снегом. Саша несколько дней поработал вместе со всеми и понял, что такое выковыривать хлеб из-под снега. Вскоре он отправился на поиски своей спецшколы. Ему было 17 лет, и на следующий год его должны были призвать в армию, поэтому он не мог не явиться в школу.

В ближайшем областном центре, каким оказался Челябинск, никакие хождения по различным учреждениям в поисках адреса и месторасположения его спецшколы, ни­чего не дали. В одних просто говорили, что у них нет никаких сведений, в других ехидно отвечали:  — Может тебе дать еще адрес ближайшего склада бое­припасов, как бы давая понять, что расположение воинских частей дело секретное.

Саша понял, что найти спецшколу не удастся. Тогда он решил найти какую-либо ра­боту в городе. Продукты, взятые у семьи, заканчивались, и нужно было срочно искать  работу, чтобы получить хлебную и продуктовые карточки. Но и это ему не удалось сделать. Его нигде не брали на работу без челябинской прописки. Ка­залось бы, что идет война, везде нужны рабочие руки, но действовало строгое до­военное положение о недопущении приема на работу без местной прописки. И служ­бисты строго следовали этому указанию даже в это суровое время.

Саша решил вернуться к семье и там дожидаться призыва в армию. В Троицке он узнал, что сюда эвакуирован из Москвы какой-то авиационный за­вод и решил попробовать устроиться на работу на этот завод, полагая, что в этом маленьком городке правила приема на работу могут быть попроще и прописки не потребуют. Он не ошибся. Ему сразу же предложили работу медника. Саша не по­нимал, что это такое, но ему было все равно. Главное — он получит карточки. Работа медника у него связывалась в памяти с лудильщиками, которые до войны ходили по дворам с зычными призывами: — кому ведра, кастрюли чинить?! Если и он станет та­ким же «лудильщиком», то какая ему разница. Это на год, а там все равно в армию. Потом, поработав и узнав, что такое медник, и в каких условиях пришлось работать, он понял, почему так легко и с такой охотой его приняли на эту работу.

В отделе кадров сообщили, что жилье ему придется искать самому. У завода еще нет даже производственных площадей, а не то, что общежития или какого-либо дру­гого жилья. Рядом сидевшая за столом девушка, посмотрев сочувственно и не без ин­тереса на рослого парня, молча написала адрес на клочке бумаги и дала Саше с предложением обратиться по этому адресу. Там его примут на постой с этой за­пиской. С радостью, что все так хорошо устроилось, он отправился по указанному адресу, предварительно узнав, что девушку зовут Клава. Это была их первая вст­реча, имевшая затем свое продолжение.

По указанному адресу находился полу кирпичный дом с деревянной надстройкой. Хозяйкой оказалась женщина средних лет с двумя малолетними детьми. Муж был в армии и воевал. Она разместила Сашу в полуподвальном помещении. Для сна она выделила ему место на сундуке, стоявшем рядом с лядой в подвал.          Эвакуированный авиационный завод, на который был принят Саша, специализиро­вался на изготовлении масляных и водяных радиаторов для самолетов. Для его размещения были выделены территории бывших пивзавода и ремонтных мастерских коммунхоза, находившихся рядом. Они совершенно не были приспособлены для такого специфического производ­ства. Предстояло, практически заново создавать завод и организовывать производ­ство. Но здесь были хотя бы стены. А ведь немало эвакуированных заводов выгружали  прямо в степи возле какого-либо населенного пункта, и завод возводили на пус­том месте, ставя в первую очередь и запуская станки, а потом возводя вокруг них стены и корпуса.

Так был размещен один из многих эвакуированный паровозоремонтный завод из Людиново в Сызрань. Привезенное оборудование разместили в поле на окраине города, подвели к нему электропитание, запустили станки и начали выпускать морские мины. Затем к станкам проложили железную дорогу, при­гнали паровоз, дававший тепло. За это время возвели стены вокруг работающих станков и, так возник завод. Ныне это громадный завод тяжелого машинострое­ния, выпускающий турбины, шаровые мельницы и многое другое. А возвратившийся из эвакуации людиновский завод стал крупным производителем тепловозов.

На пивзаводе тогда в Троицке не было никаких подъемных средств. Все обору­дование, совместно со  станкиами, выгружались и перемещались на руках с помощью подручных средств и смекалки рабочих. На верхние этажи станки поднимались таким же обра­зом.

В основе производственных операций медника лежали процессы пайки с использованием агрессивных и токсичных кислот, припоев и других вредных веществ. Но о вентиля­ции и думать не приходилось. Все было нацелено на организацию в первую очередь основного производства. Рабочие места организовывались без соблюдения должной техники безопасности. В связи с реконструкцией котельной, цеха не отапливались.

На изготовление радиаторов шла медь, латунь, томпак, различные припои и другие дефицитные материалы. Их поступление шло с большими перебоями, и это лихорадило производство,  вызывая значительные простои. Все простои с лихвой компенсиро­вались организацией круглосуточной работы. Рабочие трудились самоотверженно, подчас не зная сна и отдыха в задымленных, слабоосвещенных и холодных цехах. Не было ни одного месяца, чтобы завод не выполнял план, который становился на­пряженние месяц от месяца.

Высокая производительность поддерживалась не только на патриотизме и энтузи­азме рабочих, но подчас и на драконовских дисциплинарных воздействиях, которые внедрял заместитель директора по кадрам — полковник НКВД. Того, кто не соблю­дал служебную и технологическую дисциплину, систематически не выполнял произ­водственные задания, по представлению мастера лишали брони от призыва в армию, и безо всякого суда, по решению этого полковника, отправляли не просто в армию, а сразу в штрафные роты.

Саша пришел работать в медницкий цех в бригаду опытнейшего медника Селива­нова. До войны он стажировался в Америке,  куда посылали не только инженеров, но и рабочих. Это был красивый, убеленный сединами великан с ухоженными руками. Он обычно выполнял финишные операции по шлифовке шкуркой обечайки радиатора и наведению на ней красивой поверхности, называвшейся «морозом». Самый опытный медник Жуков выполнял операции по доводке обечаек и установке штуцеров. Остальные мальчики и девочки работали на «подхвате» по подготовке, нагреву и подноске тяжелых, по два-три килограмма, паяльников с предварительно зачищенны­ми и залуженными их рабочими поверхностями.

В конце 42 -го года Саше присвоили квалификационный разряд медника, и он перестал считаться учеником. В это же время в цехе произошла технологическая перестройка производства. Было организовано поточное производство обечаек. Все рабочие места в цехе были специализированы так, что на каждом из них выполня­лись только определенные операции. Сашу поставили на операцию по изготовлению расчалок. Со временем эту операцию он освоил так, что  мог ее выполнять с за­крытыми глазами и в полусонном состоянии. Молодой организм иногда ограничивал­ся одним часом сна в сутки в ночной перерыв прямо на про­питанном кислотой верстаке, с шапкой под головой. Саша засыпал мгновенно и просыпался по гудку. И так продолжалось иногда несколько дней подряд, когда нужно было наверстывать план.

Днем приходилось отыскивать способы хоть немного подкормиться на базаре и утолить никогда не покидавшее чувства голода. Оно было сильнее, чем желание по­спать. С питанием стало несколько лучше, когда за выполнение заданий на 300% Александру присвоили звание стахановца — трехсотника. За это звание выдавалось дополнительное питание в виде стахановского обеда и ежемесячной бутылки спир­та. Тогда же он научился распознавать крепость спирта по пузырькам встряхи­ваемой бутылки. Чем крупнее пузырьки, тем крепче спирт. На рынке он шел в обмен на хлеб. Кроме стахановского обеда, после которого через час опять хотелось ку­шать, он подкармливался продажей на базаре курительных мундштуков, ложек и расчесок, которые сам делал из отходов на заводе в дни простоев. Режим работы на заводе был казарменный, после окончания смены каждый день нужно было у мастера подписывать увольнительную записку для того, чтобы уйти с работы. Не всегда мас­тер давал увольнение даже во время простоя, поскольку работа могла появиться в лю­бое время. Вот тогда и занимались многие своими поделками. В такое время вынуж­денного простоя в ночную смену можно было даже поспать в комфортных  условиях  в  ис­пытательной  ванне  с  водяным подогревом.

Особенно от голода и холода страдали мальчики и девочки из ФЗУ, оторванные от родителей и не приспособленные к самостоятельной жизни в тяжелых условиях. Обычно, испытывая острый голод, они в начале месяца продавали свои хлебные кар­точки, чтобы насытиться единовременно, а затем жестоко голодать. Смертность от голода была больше именно среди них, чем среди пожилых рабочих, которые вели расчетливый образ жизни и еще помогая своим детям и внукам. Случаи смерти от голода и холода были не так уж и редки и они не удивляли. Война приучила людей к тяготам, лишениям и смертям близких людей на фронте и здесь в тылу.

. В первые месяцы работы, когда Саша еще не обвыкся и не приладился к местной жизни, он буквально голодал. Получая по карточкам некоторые продукты продукты, он употреблял их без воды и без хлеба. Когда голод совершенно нечем было утолить, тогда в рот клалось несколько крупинок крупной конской соли и оби­льно запивалось водой. На какое-то время это создавало призрачный эффект сы­тости.

Наиболее лакомой пищей были жаренные пирожки с картошкой и горохом, которые продавали женщины на базаре. Он редко их покупал на свою маленькую зарплату, составлявшую порядка 500 рублей в месяц, а буханка хлеба на базаре стоила 150 рублей. А ведь надо было еще платить хозяйке за жилье и кое-что купить из оде­жды. Хрустя пирожками, он удивлялся — откуда эти женщины берут жир для жарки пирожков. Одна молодая девушка спустя некоторое время рассказала о том, откуда берется у них жир.

В городе кроме авиационного завода радиаторов были еще маргариновая фабрика, мясокомбинат и мыловаренный завод. Они своей продукцией снабжали фронт, а на местное потребление, в лучшем случае, доставались субпродукты и отходы мыла. Не­которые работницы маргариновой фабрики перед выходом через проходную выпивали четвертушку постного масла, входившего в маргарин, а, выйдя, легко срыгивали мас­ло в какую-нибудь емкость. Таким образом, они кормили своих детей, да еще и пиро­жки жарили на этом масле. Узнав об этом все равно эти пирожки оставались ред­ким объедением. Недаром говорят — «голод не тетка».

Из спецодежды на заводе выдавали парусиновые ботинки на деревянной подошве. Вместо деревянной подошвы, оторвав ее, он пришил войлок и щеголял все лето в таких ботинках. Зимой ничто не могло заменить катанные валенки — пимы с войлоч­ной подошвой.

За время работы в цехе на потоке Саша освоил специальности на всех операци­ях, и мастер стал им «затыкать» все прорехи, образовывавшиеся в результате бо­лезней тех или иных работников. Его избрали в цеховой комитет комсомо­ла, а портрет висел на заводской доске почета. Со временем он возглавил ком­сомольско-молодежную бригаду по сборке обечаек радиаторов.

В то время тяжело было слушать сообщения Совинформбюро с фронта об оставле­нии того или иного города. Было обидно, что фронт откатывается на запад и на заводе многие хотели уйти в армию. Но все работники завода были забронированы. Саша неоднократно обращался в военкомат с просьбой направить его в военное училище, но администрация завода категорически отказывалась снять с него бронь. Иногда доходило до скандалов с мастером, и все оставалось на своем месте по прежнему

Когда Красная Армия начала освобождать наши города, завод становился на трудовую стахановскую вахту и брал повышенные производственные обязательства. Боевые листки по цехам и заводская газета «За Родину» регулярно сообщали о ходе трудовой вахты и достигнутых успехах. После освобо­ждения крупных городов на заводе проходили митинги, на которых с патриотичес­кими призывами выступали директор завода Аржанов, парторг ЦК и передовики про­изводства. Так поднимался дух и настроение у работников завода.

Особый подъем у Александра вызвало освобождение Харькова. Его дважды брали и затем сдавали. После последнего освобождения Харькова 23 августа 1943 года настроение  у него было на подъеме, и он стал задумываться о своей дальнейшей судьбе, понимая, что с девятью классами его не примут в институт. В это время в Троицке образо­вали вечернюю школу рабочей молодежи. Он подал документы и начал заниматься в  десятом  классе. Занятия в школе начинались в 18 часов, а официальная продолжительность рабочего дня была 11 часов, не считая задержек, и это не давало ему возможности посещать занятия. Тогда он уговорил мастера перевести его на постоянную ночную смену с 21-00 до 9-00.Зная порядочность и его трудолюбие, мастер согласился на это необычное мероприятие. В таком режиме он проработал весь год и с отличием окончил 10-й класс в 1944 году.

 С радостью и на­деждой Саша отправил документы в Ленинградское морское военно-техническое училище, которое эвакуировалось в Ярославль. Расчет его был на то, что в военное училище его все-таки отпустят с завода. Но это не подтвердилось. Вызов на экза­мен пришел в отдел кадров и там осел, не дойдя до него.

Клава из отдела кадров, его старая знакомая, сообщила Саше, что вышло решение наркомата авиационной промышленности об отправке работников авиационных заво­дов для поступления только в институты этого наркомата. Это его воодушевило. Ведь в его родном Харькове есть авиационный институт. Он быстро выяснил, что институт возвратился из эвакуации из Казани  и немедленно отправил туда свои документы. В сентябре на завод пришел вызов из института и 20 сентября Саша был уволен с завода в связи с уходом на учебу. Но все это было потом. А до это­го он со своим  другом Васей продолжали свою дружную жизнь в своем индивидуальном жилье, котоое представлаля собой полу пустая комнатка, полученная ими в общежити.

Жили они бедно и голодно, но так жили все. Как-то они решили разбогатеть. Дело в том, что возвратившиеся с фронта инвалиды войны выискивали различные спосо­бы получать дополнительные доходы. Среди этих нелегких доходов был и игровой бизнес. Они монополизировали торговлю махоркой и зажигалками, которые предста­вляли собой  кремень, кресало из кусочка напильника и фитиля, в который по­падала искра,  вылетавшая от удара кресала по кремню и фитиль загорался. Эти, с позволения сказать, зажигалки заменяли в войну повсюду остродефицитные спички. Самокрутки из самосада-махорки курили все мужчины и большинство женщин, поэто­му продажа махорки давала приличный доход. Она делалась местным населением из выращенных посевов табака, и это в немалой степени позволяло людям выжить.

Кроме этого, инвалиды получали неплохой доход от игрового бизнеса. Одна из таких игр выглядела следующим образом. На фанерке, расчерченной на 6 квадратов наносились цифры от 1 до 6. На каждый квадрат желающие ложили деньги. Хозяин игры бросал из кружки кубик с шестью номерами. По цифре, выпавшей на верхней грани кубика, выплачивались деньги в сумме четырехкратно превышавшей сумму денег, положенную на соответствующий квадрат. Деньги с одного квадрата шли хозя­ину. Обычно, к концу дня хозяин уносил полный вещмешок денег. Учитывая, что хо­зяева были инвалиды, как правило, без рук или ног, им никто не запрещал заниматься этим делом.

Саша и Василий, освоив в школе математические прогрессии, путем расчетов ус­тановили, что выиграть можно, удваивая ставки в арифметической прогрессии. Дело было летом, и они продали сашину спецшколовскую шинель, а также  некоторые теплые ва­сины вещи. Набрав сумму в 1500 рублей, они отправились играть.  поставив то, что у них было, и проиграли. Под улюлюканье зрителей они ретировались. До этой «блистательной» игровой операции, весной им с Васей выделили, как и всем, огород и мешок картошки для посадки. Они срезали глазки у картошки, а ос­тальное сварили в своей печке — барабане. О посаженной картошке они благополучно забыли и не наведывались к ней. Осенью в цеховой газете была помещена карика­тура на их обоих, сидящих в зарослях бурьяна, среди обработанных огородов. Как-­то к ним подошел один старый рабочий и сообщил, что он подкопал один кустик их картошки и под ним увидел хорошо созревшие клубни. На ночь глядя, чтобы ни­кто не видел, они пришли на огороды где остался не выкопанным только их учас­ток. Они накопали три мешка прекрасного белого картофеля и убедились, что на благодатной уральской земле, при наличии дождя, картофель может вырасти и сам по себе без всякой прополки и окучивания.

В  лето 44-го с Сашей произошел весьма неприятный случай при его стремле­нии побольше понравиться Клаве, с которой он не прерывал встреч все эти годы. До свадьбы дело не доходило, но их отношения были довольно близкие и ровные. Они не задумывались о их будущем , лихо отдавались танцам и различным развле­чениям. В компаниях, конечно, все начиналось с вращения бутылочки с последующим целованием и солидной выпивкой. В этих играх, и на танцах, Клава частенько заме­чала Саше о его очень грубых руках, вызывавших у нее неприятные ощущения. Руки Саши были покрыты сплошными загрубевшими мозолями, которые никогда у него не сходили с рук. Предстоял праздник 1-го мая  и Саша  решил  по совету  одного  умни­ка  избавиться  от мозолей.

На гальваническом участке в цехе Саша быстро опустил руки в ванну с соляной  кислотой, а затем сразу же в горячую воду. Мозоли размякли и хорошо поддались удалению бритвой. Праздник прошел хорошо с «бутылочкой», выпивкой и танцами. На этот раз Клава не отталкивала руки Саши. После праздника Саша почувствовал незатухающую боль между мизинцем и безымянным пальцем правой руки. Вскоре ла­донь превратилась во вздутую лепешку, сухожилье руки стянуло, и поднялась тем­пература. Его срочно отвезли в военный госпиталь, где ему сделали операциию, что  и спасло ему руку.

К моменту получения Сашей вызова на учебу в институт, мать его уже выехала в Харьков и поселилась в их прежней квартире, которая оказалась не разграбленной. В нее поселились соседи и сохранили все в квартире. Бабушка и дедушка Са­ши остались лежать в уральской земле, не выдержав тягот эвакуационной жизни. Младший брат и отец воевали. Отец в строительных частях, а Вилен воевал в возду­хе в истребительной авиации.

Цех буквально всем своим составом провожал Сашу, устроив торжественные про­воды в цехе с речами и подарками своего изготовления. Саша продал свою кар­тошку и обменял хлебную карточку на транспортную, по которой можно было получать хлеб на любой станции. На жировую карточку купил комбижир и сложил в стеклянную банку. На «пятьсот веселых» теплушечных пассажирских поездах Саша отправился в своей родной Харьков.При пересадке на одной из станций, в толчее он разбил банку и затем намазывал комбижир на хлеб, вынимая из него осколки стекла

СОБЫТИЯ ПОД КОНОТОПОМ В 1941 ГОДУ

Борис пришел в себя, когда санитар подбросил его на своем плече, переходя по понтонному мосту. Он постоянно сползал с плеча санитара, и тот периодиче­ски его подбрасывал, чтобы получше уложить Бориса на плече. При каждом броске санитара его пронзала нестерпимая боль в правом  плече, и он начинал сто­нать. Правая рука висела плетью, а из перебинтованного плеча сочилась кровь. Санитар, вытирая пот со лба, успокаивал его;

— Терпи браток, бывает и похуже. Рука цела — вот и радуйся. Скоро принесу.

Санитар донес его до ближайших кустов, и осторожно положил на землю. Отдышав­шись, обратился к Борису:

— Ты полежи, браток, а я еще сбегаю на ту сторону погляжу. Там еще есть раненые. Закурил на ходу, быстренько вскочил на понтон, и бегом скрылся на той стороне.

Боль в плече ослабела, стала тупой и охватила весь правый бок. Плечо изред­ка подергивало. Бориса одолевала мысль о руке — не потерял - ли он руку? Наконец решился пошевелить онемевшими пальцами. К счастью они слушались. Это уже было немало. Нужно теперь проверить локтевой сустав — и попытался слегка согнуть ру­ку в локте. И это ему удалось. Теперь, осмелев, он решил попробовать двинуть ру­кой и проверить плечевой сустав. Как только начал напрягать мышцы, в плечо как-будто кто-то вонзил нож, и от боли вновь потерял сознание. Он пришел в се­бя еще до прихода санитара, и теперь вообще боялся пошевелить рукой.     Санитар также на себе принес второго раненного в ногу, и также осторожно опустил ря­дом с Борисом:

— Вот тебе еще подкрепление, повоюйте теперь вдвоем, а я еще сбегаю. Усмехнулся и вновь убежал по мосту на ту сторону.

 Санитар, коренастый мужчина средних лет, очевидно, был из служивых и знал толк в санитарных делах. Он один из санитаров остался на мосту, и перенес еще нес­колько раненых с той стороны. Там он сам их и перевязывал. Теперь возле Бори­са образовался целый полевой лазарет.

Санитар присел к раненым, дал им покурить из своих запасов. Откуда-то принес флягу с водой, и напоил своих подопечных. Дальше он не знал, что делать со своим лазаретом. Полковые медики ушли вперед с полком, а он теперь один с этими ребя­тами. Он знал одно - нужно отправлять ребят подальше в тыл в какую-нибудь мест­ную больницу. Полевые госпитали дивизии ведь еще не развернуты, очевидно. Так размышляя, он увидел съезжающую полуторку с моста и остановил ее. Машина шла в штаб полка, и они вдвоем с шофером погрузили всех в кузов машины. Через пару часов шофер доставил их в расположе­ние штаба полка, который теперь воевал на той стороне. Оказалось, что раненым некому было провести первичную обработку ран. Раненые приуныли. Особенно один совсем молоденький парнишка.

Но им повезло. В это время в расположение полка въехала эмка и следом за ней две полуторки с бойцами. Это были какие-то командиры с сопровождавшей их охра­ной. Из эмки выскочил генерал и три полковника. Они были не из их дивизии, а, оче­видно, из корпуса или выше. Командиры подошли к раненым и стали выяснять об­становку. Они были крайне удивлены, что полк и вся дивизия наступает, форсировала реку и дерется теперь на той стороне. Это известие вызвало у них неподдельный восторг и радость. Генерал приказал загрузить в одну машину снаряды, в другую раненых, а всем бойцам приказал уплотниться и погрузиться в третью машину. Эмка в сопровождении двух полуторок отправилась в сторону границы, где шел бой. Заканчивался третий день войны.

Борис, разговаривая с командирами, видел, что они были растеряны, подавлены и абсолютно не представляли, что творится вокруг. У них не было никакой связи. По­лученные сведения от раненных для них явились первой достоверной информацией об обстановке в этом районе за эти три дня войны. Получая противоречивые дан­ные, они сами решили проверить обстановку на месте. Поэтому и появились здесь.

Машина с ранеными направилась в сторону ближайшего райцентра по хорошей грейдерной дороге, и вскоре въехала в райцентр. На окраине толпилось несколько человек. Шофер узнал у них, как проехать в районную больницу. В больнице никак не ждали таких пациентов, и вначале несколько растерялись, но затем быстро пе­ренесли раненых. Хирург обработал раны, и главврач предложил немедленно везти раненых в областной центр. Здесь оставлять их опасно. Соседний райцентр уже за­нят немцами. Когда он позвонил к ним в больницу так трубку поднял уже немец.

Раненых вновь погрузили в машину, и снабдили продуктами из больничных запа­сов. Когда проезжали мимо райкома партии, оттуда выскочил молодой человек и, ос­тановив, машину сообщил, что дорога в областной центр, ведшая в глубокий тыл, уже перерезана немцами, и выезжать из райцентра нужно окольными путями. Их водитель местности не знал, и молодой человек предложил подождать, с тем, чтобы ехать дальше вместе. Райком партии собира­ется к срочной эвакуации, и они могут присоединиться к ним.

Вскоре из ворот райкома выехал легковой газик в сопровождении небольшого ав­тобуса. Все вместе они направились в боковую улицу, и поехали в сторону от грей­дера по проселочной дороге. Заночевать пришлось в небольшом лесочке, съехав с дороги. Это их спасло. Посреди ночи по дороге прогромыхало несколько танков и машин с пехотой немцев. Стоя­щих машин в лесу они не заметили. Теперь встал вопрос — как и куда ехать дальше. Дождавшись утра, секретарь райкома повел машины в сторону от этой дороги прямо через поля. Он хотел добраться до соседнего совхоза и если там нет немцев, по телефо­ну выяснить обстановку. Это им удалось,  телефон еще работал.

Из разговоров секретаря с ближайшими соседями стало ясно, где уже немцы и по какой дороге нужно было выбираться. Оказалось, что немцы уже далеко углубились в нашу территорию,  бои в этом районе были скоротечными и носили очаговый хара­ктер. Организованного фронта обороны не существовало.

Секретарь не понимал, как могло такое случиться. Где же наша армия? В глубоких раздумьях он перебирал события последних дней перед нападением немцев. Ничто не предвещало о надвига­ющихся грозных событиях. Шла нормальная, будничная жизнь в районе, и не было ни­каких предупреждающих уведомлений ни от властей, ни от военных. Значит, что-то не так было у нас. Ведь все, что создали, пришлось бросить и не удалось ничего ни вывезти, ни взорвать. Если и с других территорий партийно-советским органам не удастся организовать эвакуацию и вывоз предприятий при отступлении то, как страна будет воевать дальше.

С горькими мыслями, секретарь повел колону дальше. Двигались,  в основном, по но­чам. Днем отсиживались в лесочках и придорожных посадках. Ночью немцев они больше не встречали, и ехать днем им казалось, было более опасным. Населенные пункты они старались объезжать. Периодически до их слуха доносились звуки от­даленных боевых стычек. Через несколько дней звуков ведущихся боев стало вовсе не слышно, и они выехали на грейдер, ведущий в областной центр. В него они въе­хали под вечер. Улицы были пустынны. Трамваи не ходили. В городе чувствовалась напряженная обстановка. В центре города они разъехались. Санитар поехал искать коменданта города с тем, чтобы получить направление в госпиталь для раненых.

Комендантом оказался седовласый полковник с орденом Красного Знамени на гру­ди. Молча выслушал санитара об их одиссеи и только протянул — да-а-а, досталось вам. Еще раз  продолжительно посмотрел на санитара и спросил:

— А фланги поддер­жали ваше наступление? Услышав отрицательный ответ, он опять протянул свое — да и опять замолчал. Потом продолжил;

— Горька будет судьба твоего полка, да и дивизии всей. Повезло тебе парень, что ты вырвался оттуда. Так безоглядно не наступают-закончил пол­ковник. Помолчав, и как бы рассуждая, спросил:

— Куда же тебя направить санитар? Киев будет скоро сдан, и на Днепре немчуре дадут прикурить. Наверно тебя с ра­неными нужно направить за Днепр. Езжай-ка ты в Суммы в эвакогоспиталь. Пока ты доедишь его уже развернут.

Странно было санитару слышать от полковника такие рассуждения о скорой сда­че Киева. Как можно говорить о его сдаче, ведь это Киев и до него еще далеко, а тем более о скорой сдаче — думалось ему. Но, вместе с тем, он послушался совета умудренного полковника, и он получил направление с проездными документами в Суммы. В комендатуре сказали, что железная дорога еще работает, и они дадут телеграмму в Суммы, чтобы их встретили.

Несколько дней они добирались до Сумм. Их, конечно, никто не встретил, поскольку расписание поездов не действовало. Железная дорога уже была забита поездами, идущими на фронт, а в тыл с вывозимым оборудованием и эвакуирующимися. Соседи по вагону помогли перенести раненых в вокзал, а вскоре приехала санитарная ма­шина из госпиталя, которую вызвал санитар

Госпиталь разместился в центре города в одной из школ. Учеников перевели в со­седнюю школу, уплотнили классы и организовали двухсменную учебу. Привезенных раненых разместитили вначале в коридорах, но вскоре перевели в палаты, оборудо­ванные в классных комнатах.

Плечо у Бориса перестало дергать от боли, и он начал понемногу двигать рукой. Ранение коснулось только мягких тканей и не задело кость. Так, что заживление шло на молодом и здоровом теле вполне нормально и без осложнений. Это приноси­ло ему  тихую радость, и он надеялся вскоре поправиться.

Над палатами шефствовали ученики тех классов в комнатах, которых они ранее за­нимались. Школьники приходили со скромными детскими подарками, сделанными их ру­ками.  Приносили также бумагу, конверты, карандаши, носовые платки и всякую дру­гую бытовую мелочь, но нужную раненым. Комнату украсили цветами и, конечно, давали­ свои самодеятельные концерты..

В середине июля Бориса выписали из госпиталя и направили в запасной полк, по­скольку никто не знал где теперь его воинская часть. Майор, который выдавал на­правление, выслушав его рассказ, сокрушенно сказал:

 — Нет, братец, теперь тво­его полка. Фронт за ним замкнулся и он остался на том берегу. Тебе повезло, что санитар оказался проворным мужиком и вытащил вас оттуда. Теперь воевать начнешь сначала.

В запасном полку были, в основном, студенты и выписывавшиеся раненые. Были даже несколько дипломников. Эти ребята так верили в скорую победу, что отпрашивались на несколько дней в институты дописывать дипломы. В полку проходили курс моло­дого бойца и усваивали первичные навыки в ведении боевых действий. Дисциплину старшина поддерживал железную. Каждый день всегда безупречно одет с начищенны­ми до блеска хромовыми сапогами и в отутюженной форме. Борис уже забыл эту му­штру за два года довоенной службы на границе и удивлялся — как можно тратить время и усилия на эту муштру, когда идут такие тяжелейшие бои.   Вскоре в полк прибыла отборочная комиссия для набора курсантов в Сумское ар­тиллерийское училище имени Фрунзе. Брали студентов и некоторых из числа ране­ных, которые окончили десять классов. Бориса взяли с охотой, когда узнали о его двухлетней довоенной службе. Так он попал в курсанты. Неожиданно представилась возможность стать командиром, о чем он иногда подумывал.

В начале августа он прибыл в училище и одел форму курсанта. Там он пошел в артиллерийский дивизион. Гаубичное отделение ему не понравилось. До их прихода из курсантов сформировали сводный полк, и он теперь воевал на фронте. Поэтому в училище набирали пополнение. Буквально через неделю поступил приказ сформи­ровать из курсантов два батальона и отправить на фронт для пополнения кур­сантского полка. Борис в должности командира отделения отправился на фронт.

Батальоны направили в район Конотопа, где считали находится их полк. Прибыв, они узнали,  что Конотоп уже занят немцами. Это сильно всех удивило. Ведь это почти на 250 километров за Днепром уже на левобережной Украине. А по радио передают, что бои идут на дальних подступах к Киеву, а Конотоп на левом берегу Днепра уже занят немцами. Как сюда могли попасть немцы? Вскоре пошел слух, что немцы высадили десант. Батальоны расположились в районе Ворожбы, а командование никак не могло узнать, где находится курсантский полк. Творился какой-то хаос. Комбаты не могли установить связь даже с другими воинскими час­тями. Единственными источниками поступления сведений были расспросы бредущих в тыл разрозненных групп бойцов и почти без оружия. Вскоре на окраине села, где они стояли, начали рваться снаряды. Откуда они прилетели, никто ничего не мог понять. Ближняя разведка также ничего не дала. Очевидно, либо била дальняя артил­лерия немцев, или свои жахнули по ошибке.

В это время из училища приехал гонец и привез приказ, в ответ на запрос комбатов, батальонам вернуться в расположе­ние училища. Так батальоны, не сделав ни одного выстрела, вернулись восвояси. В это время передали о сдаче Киева Это еще больше усугубило тягостное настроение, которое воцарилось среди курсантов. Никто не понимал, что происходит. Почему передали о падении только Киева, когда немцы уже находятся далеко за Днепром на левобережной Украине.

Не знал Борис, как и все курсанты, и об этом не говорило ни радио, ни команди­ры, что сдача Киева это только начало грандиозной катастрофы для нас, разра­зившейся на левом берегу Днепра за Киевом, где наши войска потерпели сокруши­тельное поражение.

В августе шли тяжелейшие бои в районе Смоленска, где немцы встретили яростное сопротивление наших войск и были остановлены. Героизм наших воинов позволил задержать на некоторое время продвижение немцев на Москву. Германский генштаб решил из этой задержки извлечь выгоду для себя. Там решили убить сразу двух зайцев — окружить и уничтожить приднепровскую группировку наших войск, а потом, разделавшись с ней,  продолжить наступление на Москву и овладеть ею до наступление зимних холодов.

К такому решению их подтолкнуло то, что 2-я танковая группа Гудериана легко переправилась под Смоленском через верховья Днепра и вышла на его левый берег. Генштаб немцев дал указание Гудериану направить все свои танки на юг в на­правлении Конотопа. Он возражал и рвался на Москву. Но немецкие стратеги решили не губить свои войска, пробиваясь через нашу смоленскую оборону, и повернули свои танки на юг.  Они полагали, что до того как наши войска выдохнутся под Смоленском, они разгромят своими танками наши войска на киевском плацдарме. Этот грандиозный стратегический замысел им почти полностью удался.

Когда наметился прорыв танков Гудериана из под Смоленска на юг, в подмогу дерущимся нашим войскам, был сформирован сводный отряд особого назначения Харьковско­го военного округа и 293-я стрелковая дивизия народного ополчения, три партий­но-комсомольских батальона, а также полки курсантов из Сумского и Харьковского училищ. Но все было безрезультатно. Их постигла более страшная судьба, чем батальоны Бориса. Те хоть вернулись целыми, а эти соединения погибли, не сумев остановить Гудериана в силу своей малочисленности и неорганизованности обороны.

Гудериан двинул свои танки по левому берегу Днепра, и прошел до Конотопа поч­ти четыреста километров, громя наши глубокие тылы по левобережью Днепра. На юге в районе Кременчуга Днепр форсировала 1-я танковая группа немцев, и двинулась на север в направлении Полтавы. В сентябре эта танковая группа, пройдя на север почти двести километров, встретилась в районе Лоховца с танками Гудери­ана, и замкнула кольцо окружения наших войск на территории диаметром почти в двести километров. В это окружение попало порядка шестисот тысяч красноармейцев. По количеству это два Сталинграда. Но Сталинград  был величайшим сражением, которое немцы проиграли в тяжелейших боях, а здесь было пленение нашей громадной деморализованной армии, превратившейся в почти неуправляемую толпу, пленение которой происходило почти без боев.

После этого немцы возобновили наступление на Москву. Но время они таки потеряли, и очень поздно вышли к Москве, где немцы потерпели не менее сокруши­тельное поражение. Так, что «московский заяц» им обернулся боком. Если бы Гуде­риан настоял на своем, и продолжил бы наступление на Москву, то вряд ли нам удалось бы ее удержать. Как говорится, жадность погубила немецкий генштаб.

Жуков, будучи начальником нашего генштаба, полностью разгадал этот замысел немцев и, чтобы не допустить окружения наших войск, настойчиво предлагал Сталину оставить заблаговременно Киевский плацдарм и вывести наши войска. Но Сталин и слышать не хотел об оставлении Киева. После этого Жуков пошел не обострение отношений со Сталиным, ушел с должности начальника генштаба, и был направлен на смоленское направле­ние в должности командующего Резервным фронтом.   Там Жуков организовал наступ­ление на Ельню с тем, чтобы ударом в бок задержать или предотвратить движение Гудериана на юг. Но сил у Резервного фронта не хватило развить успех после взятия Ельни и Гудериан продолжал катить на юг. Командующий Киевским направле­нием Кирпонос после этого застрелился, а наше Совинфомбюро превратило неудачу под Ельней в ее взятие, ставшее нашей первой  победой над немецкой армией, что было, в общем, недалеко от истины.

Несмотря на то, что Жукову не удался стратегический его замысел — предот­вратить выход Гудериана на южное направление, он все же показал в самом начале войны, что и немцы могут бегать под продуманными нашими ударами, а не только под такими безумно мужественными и смелыми, как было на Пруте в первые часы войны, но абсолютно не нужными в той боевой обстановке, которая сложилась на границе в начале войны.

После возвращения курсантских батальонов с, так называемого, фронта для них, в училище начались усиленные занятия по освоению артиллерийского вооружения и ухода за лошадьми. Их дивизионы были на конной тяге. Дней через десять пос­тупил приказ училищу выехать в Томск. Основную часть курсантов оставили для погрузки и сопровождения техники и лошадей, а остальным выдали проездные доку­менты и отправили добираться в Томск своим ходом в том чилсле и  Бориса

Борис тронулся в путь, направляясь в Томск. В дороге он питался на больших станциях по выданному аттестату, и насмотрелся всего того, что пришлось увидеть и Виктору, когда тот ехал, эвакуируясь в Сибирь

В Томске Борис не нашел своего училища. Ему сказали, что прямо не разгружаясь из вагонов, училище выехало в Ачинск. В Томске ему не нашлось места. Очевидно, впопыхах его не туда послали. В  Ачинск он приехал под новый год. О начале на­шего наступления под Москвой Борис услышал в пути и на каждой станции узнавал в первую очередь о ходе наступления. После долгих, тяжелых, и отдававших нестер­пимой болью сообщений об оставлении то одного, то другого города, вести о нашем нас­туплении были долгожданной радостью и счастьем. Они поднимали настроение по­всюду у людей, где бы они не находились. Это была всеобщая радость и ликование.

СИБИРСКАЯ ЭВАКУАЦИЯ ВИКТОРА

Поезд Виктора прибыл на станцию Петухово ранним утром. На улице была нас­тоящая сибирская зима. Вдоль пути намело  довольно большие сугробы. Люди в поезде с нескрываемой тревогой поглядывали в окна не зная, что делать. Появи­лись представители местных властей и заявили, что к обеду подойдут подводы и их развезут по колхозам района. Кто сможет найти жилье в Петухово могут оста­ться здесь, где можно найти работу на небольшом заводе и в крупном Заготзерно. Ехать в колхозы никому не хотелось, и все бросились искать частное жилье по домам местных жителей.      Но это оказалось не так-то просто. Эшелон Виктора был далеко не первым, прибывшим сюда с эвакуированными и местные жители уже взяли на постой кто мог это сделать. Матери Виктора повезло. Ее семью взяли украинцы Шевченко, услышав у матери украинский говор.  Эта семья  давно выехала из Украины и они не любили распространяться на эту тему. Семью возглавлял дед с большим дефектом речи так, что его было очень трудно понимать. Его семья состояла из бабки и двух  дочерей.

Мужья дочерей находились в армии, но где — никто не знал. В последнее время писем от них не было. Старшая дочь Галя устроила мать Виктора на работу на местный завод про­мывать спиртом внутреннюю полость гранат — лимонок, которые отливал завод. До войны этот завод выпускал железнодорожные стрелочные крестовины, а теперь в мас­совом количестве отливал лимонки и отправлял  в другой город  для снаряжения их взрывчаткой. Вторая дочь Вера устроила Виктора в Заготзерно визировщиком на свое место перед уходом в армию. Задачи визировщика состояли в отборе щу­пом пробы у привезенного на сдачу зерна и проведение его анализа на влажно­сть, качество и сорность. По результатам анализа нужно было составлять протокол на данную партию зерна. В зависимости от его качества, направляли в тот или иной склад или прямо в бункеры элеваторов. Работа была не сложной, и Виктор ее освоил очень быстро. Зимой из колхозов очень редко привозили зерно, и начальст­во разрешило ему посещать дневную школу, поскольку там еще не было вечер­ней школы.

Зимой 1941—42 годов в Петухово, после разгрома немцев под Москвой, царило нео­бычайное оживление и радость. У всех поднялось настроение и суровая зима того года не казалась такой уж и страшной для эвакуированных с теплых краев. По го­родку развесили плакаты, лозунги и громадные карикатуры на Гитлера и немецких солдат, разгромленных и замерзающих под Москвой. Их рисовали на щитах, сбитых из двух листов фанеры и загрунтованных мелом. Фильм о разгроме немцев ходили смотреть по многу раз. А тут еще появились такие радостные и веселые фильмы — «Свинарка и пастух» и «Светлый путь» из прежней довоенной жизни. Они как бы возвращали в то прекрасное мирное довоенное время и давали хоть какой-то отдых в душе,  позволяя забыться на время сеанса от тяжкой и страшной дейст­вительности. Они шли с утра  до вечера в переполненных заводском и городском кинотеатрах. Начало 42-го года проходило под радостным впечатлением победы под Москвой. Приближалась весна и лето, которые предстояло пережить.

С приближением весны, Виктор все чаще вспоминал о местном лесе и думал о том какая будет первая встреча с ним. Живя у моря в Мариуполе, где вокруг не было никаких лесов, ему все время хотелось увидеть настоящий лес с громадными деревьями, настоящую тайгу. Но никак это ему не удавалось. Когда они переехали в Волноваху, он первым делом отправился в близлежащий лес, который насадил Докучаев в начале века, доказывая, что и в засушливых степях южного Донбасса можно выращивать лес. Это ему во многом удалось. Но когда он в него попал, то был крайне разочарован видом того леса, который он увидел Это был такой же низкорослый лес с тоненькими стволами деревьев, какие были в посадках вдоль железной дороги.

Как только подсохла почва и появилась первая травка, он в выходной направил­ся в лес. С волнением он входил в него. Пройдя несколько шагов, он вышел, как ему показалось, на поляну. Это была, в общем-то, поляна, но она была покрыта вековыми елями, редко стоящими друг от друга, со стволами в несколько обхватов. Они были снизу оголены от веток, а раскидистые кроны смыкались высоко вверху, образуя большой шатер. Поляна между ними была устлана нежной густой травой и предста­влялась бархатистым зеленым ковром, по которому так и хотелось поваляться и понежиться. Через густые кроны елей изредка прорывались золотые лучи солнца и, падая на зелень травы, высвечивали в ней яркие изумрудные пятна, сверкавшие в полутьме, стоявшей под  кронами елей. Он долгл стоял очарованный открывшейся перед ним картиной чудесного леса, которой он даже себе представить не мог. Это была какая-то сказка наяву. Он не мог оторвать взгляда от этой дивной кра­соты. Потом он встречал не менее прекрасные места, но эта первая увиденная кар­тина лесной поляны осталась у него в памяти как реальное проявление сбывшейся мечты увидеть большой настоящий лес.

Лето и осень прошли в заготовке дров и лесных даров. Дрова возили втроем на большой двухколесной телеге, сделанной дедом. Большое удовольствие доставляло Виктору собирание земляники и особенно бе­лых груздей. Они не росли в их местности, и это было для него новым и приятным. По опушкам в лесу много было стоячих небольших и неглубоких озер, поросших травой. Они возникли в низинах от дождевых ливневых стоков и долго стояли, не высыхая, периодически пополняясь дождями. Как-то ползая в траве за земляникой возле лесной лужи, он заметил, что в воде плавают большие головастики. Присмотрев­шись, он разглядел - это маленькие рыбешки очень похожие на азовских бычков. Тру­дно было понять, откуда они взялись в этой лесной глуши вдали от больших водо­емов. Сразу же появилось желание наловить этих самых бычков. Но как? Крючков в Петухово и в мирное время днем с огнем не найдешь. Тогда он соорудил марлевый сачок, и наловчился им ловить этих рыбешек. Они были маленькие, каждая не боль­ше указательного пальца. По воскресеньям он умудрялся их выловить на пару жа­ровень.

Его бабка запекала рыбешки вместе  с картошкой, залитые яйцом, в глиняных горшках, в русской печи. Это было лакомство для всех в доме и даже оставалось ему на обед, который ему бабка передавала через забор в Заготзерно, которое находилось через дорогу от их дома. Как-то встретив на улице учительницу, он в разговоре с ней задал  вопрос — откуда здесь в лесу могут появиться рыбки.  Он ее озадачил своим вопросом. Подумав, она высказала предполо­жение о том, что, очевидно, птицы бывают на больших водоемах и на своих лапках приносят икринки  из которых и появляются рыбки. Не может же жизнь зарождаться са­мопроизвольно из ничего в виде этих рыбешек? Но близко никаких крупных во­доемов не было, где бы водились рыбы, и для Виктора этот вопрос остался откры­тым.

В начале следующей зимы 42—43 годов мать, сидя у окна вечером, увидела идущего желез­нодорожника и подумала вслух: еще к кому-то из эвакуированных приехал корми­лец. Не успела она закончить фразу, как в дверь постучали, и на пороге появился отец, весь покрытый инеем. Мать охнула, присела и сползла с табуретки на пол. Через некоторое время она пришла в себя, и в доме началось всеобщее ликование для обоих семей. Это был праздник, которого уже и не ждали. Отец рас­сказал о своей одиссее.

После того как они, взорвав, подняли на воздух свой железнодорожный узел они вместе с военными уехали на машине. Перед Ростовом на них налетел «Юнкерс». Они спрятались в кювете, а машину немец разбил в щепки. Дон они переплывали вплавь без каких-либо подручных средств. Отец, плывя, дважды сталкивался с те­лами погибших, которых несла вода своим течением. Кто они были, он не разглядел. За Доном их несколько раз гоняли немецкие самолеты по полю, преследуя почти каждого из них. Так они вышли к Сталинграду. Там его оставили работать на раз­ных должностях на железной дороге. Когда немцы начали наступление на Сталин­град, его назначили уполномоченным наркома путей сообщения по снабжению Ста­линградского фронта железно-дорожным транспортом. После того, как немцы перере­зали железную дорогу Поворино-Сталинград его отправили на Омскую железную дорогу, на должность старшего диспетчера. Все это время он ничего не знал о своей семье.

Отец знал, что семья должна была ехать на Северный Кавказ. Поэтому он поехал в Омск из Сталинграда не через Урал, а через Северный Кавказ. Не найдя семьи в этом районе, он переправился через Каспий и стал искать их в Средней Азии. Не найдя их и там, он прибыл в Омск и там узнал, что они находятся в Петухово. Его отпустили в Омске, чтобы он нашел семью, и вот он прибыл в Петухово. Встретившиеся эвакуированные земляки указали, где здесь живет его семья.

Отец побыл с семьей недолго. Купил бурдюк топленного сливочного масла и от­был в Омск. Там он встретился со старшим сывном Сергеем, которого призвали добровольцем в ар­мию с третьего курса института. Положение на фронте было тяжелое и не пощади­ли даже третий курс. Сергея в конце 42-го года  направили в училище на Алтае, а потом, через месяц, под давлением тяжелейшей обстановки на фронте, его и дру­гих  рядовыми направили в Отдельную добровольческую бригаду сибиряков-омичей имени Сталина, которая формировалась в Черемушках близ Омска. Там они с отцом и встретились

Отец вскоре забрал семью из Петухово к себе в Омск. Им дали одну комнату на две семьи в рубленом доме с удобствами на улице. Вторая семья была такого же железнодорожника, эвакуированная из другого города. В их семье был грудной ре­бенок, и по ночам часто не давал спать. Несмотря на это, мать Виктора помогала молодой мамаше, и все жили достаточно дружно. Спали все на полу в разных углах комнаты. Перегородить комнату шторой они не могли, поскольку негде было ее при­обрести. Вскоре отцу дали комнату в коммунальной квартире на втором этаже в нормальном многоэтажном доме, и они зажили по-городскому. Мать устроилась кастеляншей в общежитии. Виктор пошел в школу в седьмой класс, а бабка осталась на хозяйстве.

Весной с отцом стало происходить что-то неладное. Он осунулся, стал часто вы­пивать и подолгу оставаться на работе без явной необходимости. Как-то когда ни матери, ни бабки не было дома, подвыпив, он сказал Виктору, что Сергей погиб в декабре 42 года под Вышним Волочком  и похоронен северо-западнее деревни Плоское.

Это известие явилось страшным ударом для Виктора. Ему стало понятно, что происходит с отцом. Ему комполка прислал некоторые мелкие вещи Сергея, пи­сьма ему из дома, дневник, который, оказывается, он вел, и самое страшное — окро­вавленный комсомольский билет Сергея. Все это он прятал от матери и бабки. Он боялся за мать. У нее может не выдержать сердце от этого известия. Читая днев­ник Сергея, Виктор с удивлением прочел, что, оказывается Сергей, ожидал вскоре падения СССР после выхода немцев к Волге. Он не мог понять, как можно бы­ло ехать на фронт с такими мыслями. Как же можно было воевать, ожидая поражения! Виктор был правоверным молодым комсомольцем с большой долей патриотизма в душе. Сергей был старше его и мог рассуждать более трезво и самостоятельней.

На работе у отца возникли осложнения, и он получил выговор по службе. Это дорого стоило всей семье. У диспетчеров на транспорте существовало правило — если ты работаешь без выговора год, то получаешь 20% надбавки к окладу, два года без выговора - 40% и так далее. Если получаешь выговор, то все надбавки снимают­ся. У отца была максимальная надбавка, и он получал двойной оклад. Теперь он потерял один оклад и это почувствовала семья, несмотря на то, что деньги тогда мало чего стоили. Но других источников существования в городе ранней весной у них не было.

Встал вопрос о дополнительных заработках. Бабка начала печь картофельные котлеты и продавать на рынке. Виктор решил заняться перепродажей билетов в кинотеатры. В войну кино было единственным развлечением людей,  и кинотеатры всегда были переполнены независимо от того, какое идет кино, и за билетами были большие очереди. Ребята задолго до сеанса вставали первыми у кассы и запасались билетами. Потом они их реализовали по завышенной, естественно, цене. К ним и пристроился Виктор. Во время очередной продажи билетов у него купил билет один мужчина. Посмотрев на Виктора, он заметил:

 — парень, а тебе с твоим лицом не гоже зани­маться перепродажей билетов, неприличное это дело для такого парня как ты — и ушел смотреть кино.

Виктор залился краской, лицо горело от стыда, и он ушел, не распродав даже всех билетов, что у него были. Так бесславно закончилась его предпринимательская деятельность. Но он не сдавался. Он вспомнил петухов­ские щиты с карикатурами, выставлявшимися на улицах и с предложением их рисовать по­шел в клуб имени Лобкова, который находился в их железнодорожном районе, где они жили.

В клубе понравилось это предложение, но у них возникло сомнение — сможет ли такой малый хлопец нарисовать что-либо на щите, чтобы оно смотрелось. У него и самого не было уверенности. Но он надеялся, что должно получиться. В клубе была художественная мастерская, где раньше художники рисовали большие яркие афиши для рекламы фильмов. Но художников не было, они ушли на фронт. Виктору выделили помощника Валеру на пару лет старше его. Он сколотил два фанерных листа, и за­белил их мелом на клею. По этому белому полю, Виктор нарисовал клеевыми краска­ми первую попавшуюся карикатуру из журнала «Крокодил». Получилось довольно сносно, и всем понравилось. Так он стал внештатным художником клуба. С ним рассчитывались талонами на водку. Это была твердая валюта военного времени. Бабка, отоварив талоны, продавала ее на рынке и покупала там же хлеб. Это стало солид­ным подкреплением  семейному рациону.

В школе Виктор вступил в комсомол, и вскоре его избрали секретарем комсомо­льской организации школы. В девятом и десятом классах ребят не было. Все они работали кто где. Некоторые учились в вечерней школе, как и его помощник Вале­ра. Однажды Виктор организовал сбор металлолома на железнодорожных путях. Отец получил ему такое разрешение, поскольку хождение по путям строго запрещалось. Ребята собрали много металлолома и одновременно хорошо почистили пути. Собира­ли в основном изношенные тормозные колодки. Некоторые ребята даже прихватили несколько новых колодок. Вскоре в «Пионерской правде» появилась «благодарность Верховного Главнокомандующего товарища Сталина» на имя директора их школы, парторга и комсорга школы за сданное большое количество металлолома. Так поя­вилась его фамилия в большой прессе, чему он, конечно, был несказанно рад. Такими «благодарностями» в войну отмечались в печати и радио проявления лю­бых патриотических начинаний и значительных производственных достижений, ана­логично приказам по армии за боевые успехи на фронтах.

С наступлением весны дел в клубе прибавилось. Виктор стал в клубе уже своим человеком. Частое нахождение в клубе приобщило его к настоящему большому иску­сству и хорошей культуре. В клубе показывали не только кино. По вечерам на его сцене ставились спектакли различными коллективами. Как-то ставили только поя­вившуюся пьесу «Фронт» Корнейчука, завоевавшую очень быстро большую популяр­ность. Играли артисты вахтанговского театра из Москвы. Этот театр был эвакуирован в Омск, и часто давал спектакли на различных сценах рабочих клу­бов. Во время этого спектакля он оказался за кулисами рядом  со знаменитыми Абрикосовым и Горюновым впервые увидев вблизи, а не в кино, таких великих артистов. Горюнов, как и Карасик в фильме «Вратарь», был таким же подвижным. Абрикосов был степенным и немногословным. Они наблюдали за сценой, где играл в это время не менее знаменитый Плотников. Забыв текст, он начал импровизировать. На это бурно отреагировал Горюнов, вскричав шепотом:

— Что он несет, мне же сей­час выходить!

На рядом стоящего Виктора они не обратили никакого внимания.

Помимо вахтанговского театра в Омск была эвакуирована Сталинградская опе­ретта. Виктор пересмотрел весь репертуар этого театра. Они играли в клубе на Советских улицах на противоположном конце города, и ему иногда приходи­лось идти пешком поздно вечером через весь город, поскольку трамваи частенько не ходили в это время. Он впервые приобщился к такому прекрасному музыка­льному искусству и был просто очарован опереттой. Ему никогда раньше не приходилось слышать таких прелестных, веселых и лиричных мелодий, сопровождавших интересные дейст­вия, протекавшие по ходу спектакля. Любовь к оперетте у него сохранилась на многие годы.

Квартира их семьи на втором этаже с балконом находилась напротив танцпло­щадки в клубе Лобкова за забором через дорогу. Разносившаяся музыка с площадки доставляла значительные неудобства для жильцов их дома, но сделать ничего не­льзя было, и жильцы вынуждены были приобщаться к этому виду искусства. Как-то, выйдя на балкон, Виктор увидел на танцплощадке своего приятеля Валеру, среди его друзей, и они стали его настойчиво приглашать к себе. Делать было нечего. Он спустился, прошел на танцплощадку и уселся среди ребят. Танцевать он не умел, и сидел, смотря, как танцуют другие. Знакомые девушки Валеры все-таки вытащили его тан­цевать и, мало-помалу, он освоил это нехитрое дело. На следующий раз он уже не ожидал приглашения, и сам пошел на танцы. Так он пристрастился к танцам и это у него стало неплохо получаться и, более того, он стал пользоваться успехом  у девушек как хороший партнер в танцах.

Сдав экзамены на пятерки за седьмой класс, Виктор без экзаменов был зачислен в Запорожский авиационный техникум, который также был эвакуирован в Омск. К авиации у  него проявился интерес еще в Мариуполе, когда болел после па­дения с велосипеда. Тогда в день авиации, который торжественно и празднично отмечали, мать повела его к морю, чтобы хоть как-то отвлечь его от болей в ло­ктях. Когда они пришли к морю, в это время с самолетов прыгали парашютисты прямо в море. Их подбирали осводовцы и приглашали с собой Виктора. Они знали о его тяжелой болезни и хотели подбодрить. Виктор рвался к ним  но мать не пус­тила. Вот тогда впервые у него появилась мысль — а ведь авиация это лучше чем море. Со временем интерес к авиации не пропал, поэтому он и поступил в авиаци­онный техникум.

В клубе ему не давали продуктовых карточек, поскольку он не входил в штат. Чтобы получить рабочую карточек, и не болтаться летом без дела, он поступил учеником слесаря лекальщика в инструментальный цех паровозоремонтного завода. На эту должность его определили в отделе кадров, и ему было все равно, куда ид­ти работать, ведь он совсем не знал производства.

Этот завод принял часть эва­куированного Сталинградского тракторного завода, и стал делать знаменитые тан­ки Т-34. Когда на него поступил Виктор в 43-м году, завод делал несколько тан­ков в сутки. Виктору не пришлось долго обучаться специальности лекальщика. Он ус­пел сделать только лекальную линейку, как начальник цеха перевел его на шли­фовальный станок убирать его. Он как-то опоздал с обеда, и за это был нака­зан начальником цеха. Этот перевод был крайне несправедлив по отношению к не­му. В тот день Виктор опоздал с обеда вместе с другими. Но только по отношению к нему были применены репрессивные меры. Начальнику цеха нужен был рабо­чий по уборке станка, и он решил на эту работу направить именно его. Но сделал это весьма неприглядным образом. Вместо того, чтобы прямо сказать об этом, недобропорядочный начальник цеха применил такой мерзкий прием по отношению, по сути дела, к ребенку. Это был первый случай, когда Виктор столкнулся с чело­веческой недобропорядочностью и никах не мог смириться с этим. Он, еще долго переживал за случившееся.

За станком ему также не пришлось долго поработать. Он не только убирал станок, но и присматривался к работающему на нем шлифовщику. Он уже научился по чертежу подбирать на станке необходимый набор шестерен под нужный обраба­тываемый модуль на изготавливаемой фрезе, как пришлось вообще уйти с завода. Приближалось время начала учебы в техникуме, но и в техникуме ему не пришлось заниматься.

После окончания Сталинградской битвы, наши войска подошли вплотную к Дон­бассу. Не ожидая начала его освобождения, отца направили принимать от военных железнодорожников восстанавливаемые ими пути  в освобождаемых районах Донбасса, для последующей передачи их на эксплуа­тацию гражданским железнодорожникам. Отец забирал с собой и семью. Виктор очень просил отца оставить его в Омске с тем, чтобы он смог учиться в техникуме, но ничего не помогло. Ему пришлось уезжать с  родителями.

Перед отъездом в семье шли тревожные разговоры, почти такие же, как и перед эвакуацией — куда едем? Им представлялось, что они едут в разоренную и выж­женную землю после того, как там прошли немцы. Там не осталось ни кола, ни двора, ни пищи. Немцы все уничтожили. Как там будут они жить в опустошенном крае, если у них ничего не будет с собой! Это была у них главная забота перед отъездом.

Под Омском на одной из станций у них был огород, засаженный картошкой. Отец взял двухосный товарный вагон и отогнал его на ту станцию, где был огород. Не­смотря на то,  что еще не был сезон для копания картошки, они начали ее копать и грузить в этот вагон. Мать и бабка копали, а отец и Виктор возили на телеге, взятой у местных железнодорожников. Довозились до того, что при очередной поез­дке к вагону они свалились обессиленными в кювет с водой и долго пролежали в грязи под дождем, не будучи в силах подняться. Но они загрузили ка­ртошкой полвагона. Сами загрузились во вторую половину и в своем персональном товарном вагоне вместе с картошкой двинулись в полную неизвестность обратно на родную землю. Если Виктор покидал ее в классном вагоне, то возвращался дале­ко не в таких условиях. Но это никого из них ни в чем не смущало. Они были про­стыми людьми без претензий. Он уезжал еще ребенком, а теперь почти через два года возвращался повзрослевшим и возмужавшим юношей. Военное время быстро взрослело детей.

Возвращались тем же путем, каким уезжали. От Поворино повернули на Сталинград по той же ветке, на которой полгода тому назад отец Виктора обеспечивал про­движение фронтовых составов на Сталинградский фронт. Нередко тогда немецкая авиация разбивала идущие эшелоны. В тех условиях отец принимал решение сбра­сывать под откос все разбитые вагоны вместе с грузами, чтобы как можно скорее очистить и восстановить путь для других эшелонов.

Когда они возвращались по этой ветке, на ней военные железнодорожники восста­новили только один путь. Вторая колея,  станционные пути и близ лежащие постройки были по­лностью разрушены. Виадуки на станциях и рельсы во многих местах были закручены, ­как серпантин и высоко вздымались к небу. В душе щемило от такого вида варвар­ских разрушений. Но что удивительно! На всех станциях, от Поворино до Сталин­града, все было разрушено, но туалеты стояли непоколебимо, включая и сам Сталинград. Они были изрешечены осколками и снарядами, но стояли гордо как изваяния, возвышаясь одни среди моря руин. Их стены были почти в метр тол­щины и при малых габаритах эти крохотные здания оказались настоящими крепо­стями. Интересно, использовались ли они в боях как дзоты? А можно было бы.

Перед Миусом фронт остановился. Немцы на этом рубеже организовали крепкие оборонительные рубежи и объявили их как неприступные. Встал на коком-то полу­станке и эшелон, к которому был прицеплен их вагон. Стояли что-то около месяца, и в эшелоне сложилась своя «стоячая» жизнь.

Виктор за это время обследовал все окрестности, изрытые еще свежими окопами и блиндажами. Степь сплошь была усыпана разбитой немецкой техникой. Нашей раз­битой техники почти не было. Очевидно, ее вывезли либо на ремонт, либо на переп­лавку. Так же  нигде не было никакого стрелкового вооружения. Зато патронов, различных гранат и запалов к ним, артиллерийского пороха различных сортов было сколько угодно в блиндажах и окопах. Он  хорошо изучил гранаты в школе по воен­ному делу и не баловался ими.

Когда наши войска прорвали Миусскую оборону немцев, фронт двинулся к Донбас­су. Вместе с ним двинулся и их эшелон. В Ворошиловграде на развалинах они нашли две металлические кровати.  Отец с Виктором с трудом их выправили,  и это было их первое хозяйственное приобретение по­сле возвращения из эвакуации.

Вид освобожденного Донбасса ужасал. Это было ошеломляющее зрелище. Насколько охватывал взгляд, вокруг стояли одни руины. Ни дымка, ни гудка, ни огонька не было видно ни на одной шахте, ни на одной производственной постройке, которые, шли непрерывной чередой вдоль железной дороги. Раньше, до войны все вокруг гре­мело, светилось и дышало бурной производственной жизнью. Вид могучего промыш­ленного края доставлял истинную радость проезжавшим, и вызывал у них чувство гордости за эту индустриальную жемчужину страны. Теперь она была мертва. Даже не верилось, что эта жуткая картина не снится, а является страшной действитель­ностью.

Военные железнодорожники и здесь восстановили также одну колею, разгребая в стороны искореженные рельсы со шпалами и оттаскивая в сторону обгоревшие ва­гоны. Проложив эту одну колею, они шли дальше вперед, а гражданские железнодо­рожники принимали эту единственную колею и тут же начинали восстанавливать свое хозяйство, обеспечивая движение составов к фронту. Вдоль этой колеи были сложены горы немецких мин, обезвреженных нашими саперами. Эти горы  мин еще не успели вывезти, и они маячили вдоль дороги как маленькие терриконы. Здесь наг­лядно и весьма убедительно демонстрировались знаменитые таблички саперов во­енной поры — «Мин нет», устанавливавшиеся ими на разминированных участках.

С тяжелым чувством они продвигались по Донбассу к своей станции. Вид громадных разрушений усиливал у них еще большее  чувство тревоги, которое было у них при выезде из Омска. Что их встретит,  когда они приедут?

БОРИС НА ФРОНТЕ

Борис прибыл в Ачинское артиллерийское училище под Новый 1942 год. В учи­лище все находились под впечатлением успехов наших войск под Москвой и это создавало всеобщее радостное настроение. Там он узнал, что их полк из Сумско­го училища так и остался на фронте, влившись в одно из войсковых соединений. Поэтому Ачинское училище продолжало набор курсантов.

Училище находилось в военном городке довоенной постройки и размещалось в двухэтажных корпусах, окаймлявших громадный заасфальтированный плац.. В учили­ще поддерживалась железная дисциплина, сопровождавшаяся беспрерывной строе­вой муштрой. Борис удивлялся — зачем столько уделялось внимания в военное время строевой подготовке, когда известно, что время жизни командира взвода на фронте составляет по статистике всего полмесяца, при активном ведении боевых действий. Он то знал, что на фронте эта строевая подготовка никому не нужна. Там надо уметь хорошо воевать и при этом остаться живым. Мало того, что избыточно муштровали, так заставляли все время ходить при шашке на боку и со шпорами на сапогах. И это для артиллеристов! Но так было заведено в армии еще с империалистической войны и оставалось незыблемым даже в это тяжелей­шее военное время. Курсантов не только учили уха­живать за лошадьми и верховой езде, но даже вольтижировке. И это будущих ар­тиллерийских командиров, которые за пять месяцев учебы в училище так ни разу и не стрельнули боевыми снарядами. Стреляли только учебными снарядами по фа­нерным танкам. Боевые снаряды берегли.

Несмотря на дикую муштру и отсутствие боевых стрельб, теоретическая и прак­тическая подготовка велась на высочайшем уровне. Все преподаватели были гра­мотны, интеллигентны и очень требовательны. Занятия велись по всем дисциплинам, необходи­мым для организации артиллерийской стрельбы, а также обучению командирским навыкам. Бориса иногда удивляло, что в военное время, когда идут тяжелейшие бои, командование позволяет себе так кропотливо и длительно готовить команди­ров. И это было правильным. Такая подготовка позволяла надеяться, что эти ко­мандиры будут более успешно решать боевые задачи, да, к тому же, больше их ос­танется живыми. Так было в начале 42 года, под воздействием победы под Мос­квой. Уже начиная со второй половины 42 года, когда наметился грандиозный раз­вал и поражение южного фронта, командиров стали готовить по ускоренной про­грамме. А в ноябре 42-го года из Ачинского училища отправили на фронт, не ус­пев присвоить вообще каких-либо командирских званий, среди которых, очевидно, был и брат Виктора Сергей.

Помимо основных занятий по артиллерийской тематике, большое внимание уде­лялось вопросам общевойсковой подготовки. Борис многое узнал по сравнению с тем, что ему дала двухлетняя довоенная служба на границе. Первые дни войны и нахожде­ние потом на Конотопском плацдарме, особенно, его убедили в значении связи во время ведения боев. Им преподавали только проводную телефонную связь, и он за­нялся серьезно изучением этого дела, особенно обнаружением и устранением раз­личных неисправностей.

В училище проводились разнообразные курсантские соревнования,

По связи ему, практи­чески, не было равных. Ему даже кличку дали «Эдисон». Он разработал  свою систему обнаружения и устранения неисправностей. Никаких наставлений и инструкций на этот счет не существовало. Все он разработал и освоил сам

В курсантских казармах поддерживался идеальный порядок благодаря неусыпно­му бдению старшины, который приходил в роту до побудки и уходил последним после отбоя. Институт старшин в Красной Армии был отлажен и в составе его ко­рпуса находились очень квалифицированные люди и горячо преданные своему во­инскому делу.

В общем, жизнь в училище почти ничем не отличалась от довоенной, если бы не постоянное ощущение недоедания и даже иногда голода. Досыта ни курсанты, ни командиры никогда не наедались. Порции были маленькие с недостаточной ка­лорийностью и никто никогда не чувствовал себя сытым после приема пищи. Все­гда хотелось есть, а купить, что-либо покушать было невозможно.В столовой и на складах постоянно наблюдала комиссия, выбиравшаяся от состава командиров и курсантов. В роте Бориса всегда выбирали одного и того же курсанта. Он слегка разъелся там, но все считали его наиболее порядочным и принципиальным. Однако, он иногда тай­ком кое-что приносил из продуктов командиру роты, который с двумя детьми бед­ствовал как и все. В роте об этом многие знали, но помалкивали, уважая комроты.

В мае 42-го года, после окончания курса занятий, Борису присвоили звание лей­тенанта и предложили остаться в училище на преподавательской работе по связ­ному делу и он решил остаться. В нем проснулась творчес­кая жилка, и он хотел написать что-то в духе наставления по эксплуатации про­водной связи в условиях боевых действий. Но поступил приказ всех выпускников направить в распоряжение Управления кадров Наркомата обороны. Их погрузили в теплушки повзводно и отправили в Москву, одев всех в новенькую лейтенант­скую форму.

В Москве прибывших  выгрузили на одной из ближайших пригородных станций и первым делом отправили в санпропускник. Они действовали в стране повсеместно с обя­зательным периодическим посещением этих заведений всеми рабочими, служащими, учащимися и, конечно, военными. Это спасло страну от массовых эпидемий, где бы то ни было.

Прибыв в Москву, где Борис никогда не был, он сразу же отправился в центр и, конечно, на метро. Побывать в Москве было всегда заветной мечтой у всех прови­нциалов, и прокатиться в метро. Оно произвело на  него большое впечатление своей монументальностью, художественной отделкой и необычайным грохотом при подходе поезда. На станциях и переходах творилась несусветная толчея, всегда спешащего и толкающегося народа. Это буквально ошеломляло приезших.

Борис вышел в центре на станции «Площадь Революции» и ему ни у кого. ни о чем не пришлось спрашивать, в том числе «как пройти». Ему было все знакомо по литературе, описаниям и картам столицы с которыми он был хорошо знаком.

Столяла теплая летняя погода. Необычайно яркое солнце слепило глаза. От размягчив­шихся тротуаров исходил, приятно щекотавший в носу, запах асфальта. В скверах бродили редкие стайки голубей. Он около часа просидел на скамейке у Боль­шого театра. Полюбовался фигурками скульптур, установленных снаружи в нишах вестибюля станции метро «Пушкинская», также как он любовался фигурами скульптура Шадра на станции «Площадь революции». Долго простоял на Красной площади.

Борис уезжал из Москвы с чувством удовлетворения от того, что он увидел все-таки  Москву.. Доведется ли еще когда-либо сюда попа­сть? Он не мог знать, что он попадет еще в Москву, но в другом уже состоянии.

Многие прибывшие командиры думали, что их отправят на южное направление, по­лагая, что там развернутся основные события летней кампании 1942 года. Но их всех направили в распоряжение Калининского фронта, штаб которого находился в городе Торжке, где они прождали несколько дней до распределения по частям для прохождения фронтовой службы. Днем они ходили в кино, а вечером на танцы, которые были даже здесь в прифронтовом городе.

Протекавшая река поделила городок на верхнюю и нижнюю часть. Во время окупации немцы однажды сбросили листовки на город с предупреждением о том, что завтра они будут бом­бить нижнюю часть города и советовали населению уходить в верхнюю часть. На­завтра они действительно провели массированную бомбежку как раз верхней ча­сти города, где сосредоточилось большое количество мирного населения. Было много жертв. Это вызвало гнев у горожан и еще раз продемонстрировало верх ци­низма, коварства и жестокости немецкого командования.

Бориса направили в одну из сибирских дивизий, переброшенных с Востока и ос­вобождавшую город Калинин. В дивизии его определили в артиллерийский полк 76 миллиметровых пушек. Дивизия стояла в обороне в районе Ржева и активных бое­вых действий не вела. В полку его назначили в батарею на должность команди­ра взвода управления. Очевидно, в характеристике из училища ему дали высокую оценку, поэтому его назначили сразу же командовать наиболее важным взводом.

Взвод Бориса в составе 16-ти человек, состоял, в основном, из «пожилых» 30—35 летних бывалых бойцов, повоевавших и на востоке и здесь уже на этом фронте. Ознакомившись с личным составом, Борис переживал — как его воспримут молодого и еще недостаточно обстрелянного командира. Он не стал рьяно проявлять свое командирствование, а начал с занятий, благо стояние в обороне позволяло это де­лать Он начал их учить тому, чему его учили в училище. Многое для них оказа­лось новым, полезным и необходимым. Они с удовольствием, а потом уже и с уваже­нием к командиру, изучали все те премудрости, которые он излагал им. Он доскональ­но изучил передний край и несколько раз ему поручали проводить через перед­ний край армейскую разведку на ту сторону. Так, что о нем узнали и в дивизии и в армии.

Батарея расположилась с ее командным пунктом за пару километров от окопов пехоты в глубине нашей обороны в лесочке на возвышенности. Борис организовал свой наблюдательный пункт у пехоты и еще два запасных на флангах. Однажды он шел по вспаханному полю со своего бокового наблюдательного пункта. Еще не наступило время очередного обстрела, когда вдруг немцы начали обстрел этого поля, причем, с равными интервалами в промежутках между залпами. Во время обстрела он зарывался между глубокими бороздами пахоты и пережи­дал очередной залп. Когда наступал перерыв, поднимался и быстренько пере­бегал до следующей глубокой борозды. Немцы стреляли  строго по рамсписанию. В этот  раз они не выдержали перерыв, и чуть было его не накрыли. Очевидно, немцы видели его и охотились за ним. Он начал играть с ними в кошки-мышки и все-таки перехитрил их. Так закончилась игра в кошки-мышки ценой, которой была жизнь.

Перехитрил Борис в другой раз и немецкого летчика и все на этой ложбине. Как-то переходя ее, но уже не по пахоте, он  увидел, что на него пикирует «Мессершмит». Очевидно, летчик рано начал пикировать и очередь с него пришлась далеко впереди. После этого самолет пошел на разворот, а Борис бросился бежать в ближайшую посадку. Покуда  бежал, увидел, что бежит в направлении сема­фора на железнодорожном полотне. Тут же возникла мысль-этот семафор хороший ориентир для пилота. Ведь он видел, куда направляется Борис. Прибежав в посадку, он резко взял вправо от семафора и успел убежать на приличное расстояние от него, когда увидел, что самолет идет в пике именно в направлении на этот семафор. Уже загодя пилот открыл огонь по посадке как раз в районе семафора. Борис наблюдал эту атаку уже со стороны. Это еще раз покало ему, что воевать надо с умом.

Быт батареи в обороне был достаточно обустроен бойцами, но, вместе с тем, дос­таточно голодный. С питанием было очень плохо. По ночам в низину ходили копать картошку, оставленную селянами, а днем стреляли птиц. Причем, стреляли птиц и немцы, с которыми наши бойцы переругивались из окопов. Настоящим праздником на батарее были редкие случаи падения лошадей, по какой – либо причине.

Памятуя о высочайшей пользе санпропускников, в батарее организовали пропар­ку белья и одежды, приспособив к этому бочку из-под бензина. В нее набрасывали предварительно прокаленные камни, наливали немного воды и ставили на костер бочку с бельем. В этой бочке одежда прекрасно пропаривалась и в ней убивалась всякая живность. Некоторые даже купались в этой бочке. Несмотря на то, что жи­ли в блиндажах и окопах, никто не болел. Даже у желудочников язвы зарубцева­лись. Стресс военной обстановки и сознание возможности погибнуть в любой мо­мент, угнетали, очевидно, в организме человека все другие болезни.

 28 июля 1942 года вышел знаменитый секретный приказ наркома обороны СССР И. В. Сталина, за № 227, получившего в исторической литературе наименование, как приказ «ни шага назад». Несмотря на то, что приказ был секретным, заканчивался он указанием; «Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах.» Так, что это был секрет «полишинеля» и о нем все знали. После войны очень долго его не публиковали и не вели его публичное обсуждение, тем самым, подогрев к нему еще больший интерес и вызвавший всякие инсинуации по его поводу. При­мечателен он во многих отношениях. Приказ начинался тягостными признаниями наших многих военных неудач. Вот некоторые цитаты из него.

«Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Не­мецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захва­тил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов­на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оста­вила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Моск­вы, покрыв свои знамена позором...»  

 Отступив от цитирования, здесь следует отметить странное использование оборота  «приказа Москвы» вместо оборота  «приказа Ставки».  Сталин строго следил за правильностью речи и оборотов в ней при составлении документов. На этот раз, очевидно, под тяжестью содержания приказа, он пропустил этот оборот. О его щепетильности в этом вопросе свидетельствует такой факт.

             После Курской победы впервые было введено салютование в честь фронтов, добившихся этой победы. Начальник оперативного отдела Генштаба Штеменко составил приказ по этому поводу без указания звания командующих фронтов. Вечером Сталин пригласил к себе основных сотрудников, с которыми он работал, с тем, чтобы послушать по радио, как Левитан будет читать этот приказ. Как только начали читать приказ без упоминания званий, Сталин многозначительно посмотрел на Штеменко. Ему все стало ясно. Тут же   за столом, поросив кивком разрешения  у Сталина и сняв трубку, позвонил на радио и сказал, что бы приказ прочитали второй раз со званиями военноначальников. Затем позвонил коменданту Кремля и сказал, чтобы салют давали только после повторного прочтения приказа. Сталин улыбнулся, но ничего не сказал. Но в списках награжденных за эту операцию, Штеменко увидел, что он понижен в  ордене на одну ступень. Списки ближайших сотрудников на награждение Сталин просматривал сам.

Продолжим цитирование фрагментов приказа. «Население нашей страны с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что отдает наш народ под ярмо немецких угне­тателей, а сама утекает на восток..... Мы потеряли более 70 миллионов человек населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских ре­зервах, ни в запасах хлеба....Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад!.... Паникеры и трусы должны истребляться на месте.... После своего зимнего отступления под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приня­ли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали 100 штрафных рот ...около десятка штрафных батальонов...наконец, специальные отряды заграждения.... Как известно, эти меры возымели свое действие и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой... Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов...? Я думаю, что сле­дует.....»

Далее в приказной части приказа требуется введения неотложных мер по укреплению дисциплины в войсках. Паникеров и трусов отдавать под военный суд. В числе мер предписывалось в составе каждого фронта образовать до трех штрафных батальонов для командного состава, в пределах армии от 5 до 10 штра­фных рот и 3—5 заградительных отрядов.

После выхода приказа, особые органы Донского фронта докладывали заместителю наркома внутренних дел Абакумову, что с 1.10.42 г. по 1.02.43 г. за время боев массовые бегство военнослужащих с поля боя и отход частей без приказа были единичными случаями. По решениям судов за это время в шести армиях расстреляно в сентябре — 107 человек, в ноябре — 56 человек, в декабре — 47 человек, в ян­варе расстрелы отсутствовали.

Приведенные цифры свидетельствуют, что, несмотря на жестокость принятых мер, они возымели свое действие и расстрелы в армии почти прекратились. В целом, по дан­ным особого отдела НКВД, с 1.08.42 по 15.10.42 года задержано 140 755 (!!) военно­служащих, сбежавших с передней лини фронта. Из них арестовано 3980, расстреляно 1189, направлено в штрафные роты 2776, в штрафные батальоны 185, возвращено в свои части 131094 человек. Задержание сбежавших производили в, основном, создан­ные заградотряды. В октябре 1944 года загрядотряды были расформированы. С дека­бря 1942 года загрядотряды использовались в составе частей НКВД по охране тылов действующих армий.

140 тысяч сбежавших с линии фронта за полтора месяца на Сталинградском на­правлении свидетельствуют, что, практически фронт развалился и  путь на Сталинград был открыт. Только такие крутые меры позволили предотвратить полную ка­тастрофу и все-таки удержать и отстоять Сталинград.

В части использования опыта немцев, Сталин слукавил в своем приказе. Первые заградотряды были сформированы у нас в            41-м году согласно директивы Ставки командующего Брянским фронтом А. Еременко. Их предлагалось создавать в тех вои­нских частях, в которых проявилась неустойчивость. Так, что перед наступлением на участке фронта Бориса, которое вскоре развернулось, он и его батарея были «воодушевлены» надлежащим образом данным приказом.

В августе поступил приказ о наступлении. Это была Ржевско-Сычевская опера­ция 1942 года. Перед наступлением Борис со своим взводом выдвинулся на перед­ний край в свои оборудованные наблюдательные пункты. Пехота готовилась к нас­туплению. Командиры всем бойцам раздали водку, пресловутые  «наркомовские  сто грамм» и следили за тем, чтобы все выпили.

Борис никак не мог понять практиковавшуюся, правда, слава богу, не так часто, выпивку перед боем. Ведь в бою человек должен иметь ясную голову, быструю ре­акцию и хорошую подвижность. Принятый алкоголь все это снижал, реакция замед­лялась. Это могло приводить к излишним, ничем не оправданным жертвам. Сторон­ники такого «подбадривания» утверждали, что выпивший человек меньше боится и смелее идет в атаку. На это Борис замечал, что вот это бездумное «не ймет страху» и будет приводить к ненужным потерям. Он уговорил свой взвод перед боем не принимать спиртного, а расслабиться им уже после боя. Это стало пра­вилом у них.

Немцы, очевидно, пронюхали о готовящемся нашем наступлении и буквально нака­нуне начали свой массированный артналет. В этот раз они, впервые на этом участке, применили свой шестиствольный миномет, который ни в какое сравнение не идет с нашими «Катюшами». С помощью этих минометов они поставили мощную дымовую за­весу, готовясь к своей атаке. Но она не состоялась ни с той, ни с другой сторо­ны, когда началось наше наступление.

Перед началом нашего наступления по частям передали, что с нашей стороны, пе­ред атакой будет применено новое оружие и чтобы бойцы не пугались. До этого батарейцы видели за их батареей в лесу штабели больших зеленых ящиков, тщате­льно охраняемых часовыми. На обычные снарядные ящики они никак не походили.

Как только немцы поставили дымовую завесу, из леса с нашей стороны раздался страшный грохот, что на батарее задрожала земля. Весь лес заволокло дымом, и из него вылетели, как бы стаи гусей, медленно покачиваясь и переворачиваясь с бока на бок. Они двигались по крутой траектории, и видно было, как они начали падать на позиции немцев за их дымовой завесой. Причем они летели как-то «сикось — на­кось» не сталкиваясь между собой. Когда они начали падать на немецкие пози­ции, там стало твориться что-то невероятное. От их взрывов казалось в воздух с невероятным грохотом поднялась вся земля. Она разорвала дымовую завесу в клочья.

После этого удара наша пехота поднялась в атаку. Но атаковать оказалось, бы­ло некого. Не раздалось ни одного выстрела, ни с той, ни с другой стороны. Нашим бойцам открылась страшная картина, которую представляли немецкие позиции. Все пространство было покрыто большими воронками расположенными довольно часто. Вся земля была изрыта и покрыта изуродованными телами немецких солдат. Увиденное ошеломило бойцов и, без больших эмоций, они двинулись вглубь от немец­ких позиций.

Борис оказался первым, кто передал по телефону сообщение с описа­нием этой жуткой картины и нашего полного успеха. За это он потом получил пер­вую свою награду-благодарность командира дивизии за оперативно переданное со­общение. Это были впервые примененные наши гвардейские минометы «Ванюша», как их стали потом называть в отличие от «Катюш». Новые наши минометы стреляли тяжелыми фугасными реактивными снарядами М30, а затем и М31. Они провоевали до конца войны и наводили ужас на немцев, которые так и не смогли за всю войну создать подобное оружие.

Перед наступлением дивизию передали в состав Западного фронта, которым ко­мандовал легендарный Жуков. Переподчинение сразу же сказалось на общей испол­нительской дисциплине в войсках. Перед наступлением было уделено особенное внимание приведению в порядок подъездных дорог к фронту. Это сильно помогло при его подготовке.

С боями дивизия прошла более сорока километров, но силы иссякли, и дивизия остановилась на реке Вазузе. На батарее Бориса осталось полтора снаряда на орудие. На Вазузе бои продолжались до декабря. Несмотря на то, что нашим войс­кам не удалось развить успех, все же эта операция позволила задержать на этом фронте несколько немецких дивизий и не допустить их отправку на Сталинград­ский фронт. Очевидно, это и было главной задачей во всей Ржевско-Сычевской наступательной операции.

На юге разворачивалось грандиозное наступление немцев, закончившееся их вы­ходом к Волге у Сталинграда и занятием северного Кавказа с проникновением даже на Эльбрус. Это был результат очередного просчета нашего высшего командо­вания, стоившего нам потерь и человеческих жертв не меньших, очевидно, чем в 41 году. Вместе с тем, начиная с конца 42 года, это было последнее успешное на­ступление немцев, после чего начался их окончательный разгром, завершившийся нашей Великой Победой.

За бои на Вазуском направлении Борис был отмечен не только благодарностью командира дивизии. Ему присвоили очередное воинское звание старшего лейтенан­та, и он был повышен в должности. Его назначили заместителем командира батареи по строевой части. На должность командира взвода управления прислали молодого необстрелянного лейтенанта, только окончившего училище.

Вскоре их батарея получила приказ поддержать пехоту, которой поставлена задача овладеть ближайшей высотой, сильно досаждавшей засевшими на ней немец­кими наблюдателями. Будучи уже зам комбата, Борис не мог доверить необстрелянному лейтенанту обе­спечение проведения этой операции со стороны взвода управления и выдвинул­ся на передовые позиции сам со своим взводом, как это делал и ранее. Лейтенан­та оставил на батарее для обеспечения связи.

В назначенное время пехота прорвала немецкие позиции неожиданным броском и двинулась к высотке. Не пройдя и полукилометра на подступах к ней пехота была встречена яростным огнем и залегла. Высота оказалась хорошо укрепленной и пе­хоте нельзя было поднять головы. К вечеру поступил приказ пехоте отойти на исходные позиции. Борису не удалось выявить заранее огневые точки немцев на высоте, поскольку они никак себя не проявляли до нашей атаки. Немцы тщательно их скрывали.

На следующий день готовилась новая атака уже с соответствующим артиллерийс­ким подавлением засеченных немецких огневых точек. Борис решил отвести лей­тенанта на передовые позиции с тем, чтобы при новой атаке, уже он возглавил бы взвод. На подходе к окопам около них раздался взрыв мины. Лейтенант до этого был впереди, и за несколько секунд до взрыва, спрыгнул в окоп, а  он остался и  принял все осколки мины на себя. Падая и теряя сознание, Борис услышал крик:

— Командира убило!

Бойцы на плащ-палатке бегом оттащили еле дышавшего Бориса на батарею, а отту­да его отправили в полевой госпиталь, где извлекли из ран восемь осколков на руках, ногах и спине. Кости и на этот раз не были задеты.

 Из полевого госпиталя Бориса отправили в эвакогоспиталь в Москву. Спустя полгода он вновь оказался в Москве, но далеко не в прежнем состоянии. Эвако­госпиталь разместился в гостинице «Киевская» возле одноименного вокзала. Врачи и обслуживающий персонал был из знаменитого роддома Грауэрмана на Ар­бате. Люди, помогавшие появиться на свет новой жизни, теперь стали бороться за ее продолжение, что символично само по себе.

кам из числа окончивших школы и из различных предприятий. Когда Бориса положили в палату в ней находился один капитан также с ранением от мины. Но ему повезло меньше, и он тяжело страдал от многочисленных ран. Капитан оказался говорливым и добродушным человеком, воевавшим в гвардейских минометных час­тях вооруженных знаменитыми «Катюшами».

Выздоровление обоих шло без осложнений, и вскоре они стали ходячими. Общи­тельность капитана быстро ввела их в круг своих среди обслуживающего пер­сонала. Как и в прежнем госпитале, сюда приходили выступать артисты. На этот раз приходили не только школьники, но и маститые артисты, знаменитые на всю страну, ко­торых они видели только в кино или слушали по радио. Однажды концерт дал сам Утесов

Среди персонала Борис выделил одну мед сестричку Олечку и оказывал ей вся­кие знаки внимания. Вначале она не обращала внимание на эти знаки, но потом начала отвечать взаимностью и когда Борис выписывался, то они уже твердо ре­шили не терять связи и переписываться, еще не зная, во что могут вылить­ся их взаимные симпатии.

После выписки, комиссия выдавала назначения для прохождения дальнейшей службы. Капитан стал уговаривать его перейти к ним на батарею, потому, что они вечно страдают со связистами. Борис воспринимал это как несерьезное предло­жение. Капитан оказался настырным, и организовал запрос на него от командо­вания гвардейских «Катюш».

На комиссии ему сообщили о поступившем на него запросе. Он тут же отве­тил, что вернется в свою родную часть. Не повышая голоса, председатель, смотря в упор на Бориса, заявил ему строго, что он не понимает, что говорит, и не оце­нивает в должной мере его назначение. В гвардейские минометные части кого по­пало не берут, и служба в них является особым доверием, оказываемым далеко не каждому. Это направление обсуждению не подлежит. Подобного оборота Борис не ожидал и капитан его успокаивал, как мог, тайно радуясь, что у них теперь бу­дет толковый связист.

После выписки им дали месяц отпуска на реабилитацию. В запасные полки напра­вляли рядовых выздоравливающих после ранения, а офицеров отпустили на «воль­ные хлеба». Ехать им обоим было некуда, они сняли комнату на окраине Москвы в деревне Фили, где и прожили почти месяц у одной старушки в рубленом доме.

Знаменитая своим Кутузовским Советом в Филях в 1812 году, деревня начиналась сразу же за Поклонной горой. Гора получила свое наименование, как гласит преда­ние, от того, что на ней стоял Наполеон и ждал когда жители Москвы вынесут ему ключи от города. С этой горы тогда открывался вид на пол-Москвы и хорошо был виден Кремль. Но властелин так и не дождался ключей от Москвы. Существуют и другие источники, свидетельствующие, о том, что с этой горы на Москву смотрели с поклоном все, кто приезжал в Москву с этой стороны, поэтому гора и называется Поклонной.

Деревню, в основном, из рубленых домов рассекала речка Филька, не имевшая мостов. Жители деревни переходили с одного берега на другой по редким мости­кам в виде перекинутой доски, а чаще перескакивая с камешка на камешек. Если ненароком нога соскальзывала в реку, то можно было замочить ноги едва ли выше щиколотки.. Ее пологие берега за деревней были испещрены огородами, которые являлись основным источником жизни селян. Овощами с этих огородов был завален Филевский рынок. Овощи шли также и на Киевский рынок возле вокзала.

Деревня была привлекательна не столько своим видом и историчностью, сколь­ко своим месторасположением. От Киевского вокзала на деревню ходил трамвай. За тридцать минут можно было доехать до станции метро у вокзала. Это обеспечивало очень хорошую транспортную связь с центром города. Сразу же за околицей дере­вни начинался громадный филевский парк, с густыми зарослями липы. Это был не парк, а больше лесопарк. За парком, под большим крутогором, поросшим вековыми липами, мерно текла Москва-река. Здесь она только входила в Москву и была достаточно чистой. В ней купались и ловили рыбу. Это было чудесное место для отдыха. В излучине ее филевской поймы начинался только недавно построен­ный канал Москва — Волга. Со стороны парка филевскую пойму перекрыл большой авиационный завод, у которого поперек поймы шла летная полоса заводского аэро­дрома. С него взлетали вновь изготовленные на заводе самолеты.

По вечерам, когда Оля была свободной от смены, они втроем ходили в театры и кино. Очень часто они втроем бродили вдоль Москва реки внизу филевского парка. Чувство товарищества не позволяло Борису оставаться наедине с Олей. Это ее, очевидно, устраивало, потому, что она не выявляла никаких признаков недовольств от этого. Более того, присутствие капитана не вызывало какого-либо обязательства с ее стороны, да к тому же, его веселый нрав делал непринужденной обстановку в их маленькой компании. Им было весело и хорошо.

Отношения Оли и Бориса становились теплее и им казалось, что у них начали появляться первые ростки любви. К концу отпуска он ежедневно ее встречал у госпиталя либо после ночной, либо после дневной смены и провожал домой. В дом она Бориса так и не пригласила и не представила родите­лям, очевидно, полагая, что еще не настало время. Они расстались, крепко обняв­шись, и впервые поцеловались. Капитан тут же обозвал их «женихом и невестой», на что они смущенно отмахнулись. Они еще твердо так не думали.

Борис с капитаном прибыли в гвардейскую бригаду тяжелых минометов Западного фронта. Так называлась часть вооруженная тяжелыми реактивными минометами, по­лучившими наименование в солдатской среде «Ванюши», залп которых он наблюдал, участвуя в Ржевско-Сычевской операции. Тогда он никак не предполагал, что ему самому придется воевать с этими минометами.

Вскоре по прибытию их в часть, развернулось грандиозное Курское сражение, в ко­тором их часть приняла участие на орловском направлении. В этом сражении су­дьба уберегла Бориса от ранения так же, как и в других боях, в которых он принимал участие. За всю войну он больше не получал ранений.

К концу Курской битвы он был назначен командиром батареи и стал полноцен­ным гвардейцем. Дальше его боевой путь лежал через Смоленск, Рославль, Ельню в освобождении которых он участвовал. Перед Белорусской освободительной опера­цией «Багратион» в 1944 году их гвардейская минометная дивизия была перево­оружена новыми подвижными, более совершенными, тяжелыми реактивными системами, установленными на американских автомашинах «Студебеккер», поставлявшихся в больших количествах из США. В том же году ему было присвоено звание капита­на. После освобождения Смоленска, Орши, Витебска, Минска, Вильно и других городов Прибалтики их дивизия вышла к рубежам Восточной Пруссии.

В Восточно-Прусской стратегической наступательной операции Борис принял участие в должности начальника штаба дивизиона гвардейских тяжелых миноме­тов. Его дивизион штурмовал форты Кенигсберг и Пиллау на Балтийском море. Там и закончилась для него война последним залпом у Пиллау 25 апреля 1945 года. Их отвели за 40 километров от Пиллау, и они стали ожидать объявления победы. Наступила непривычная многодневная тишина, к которой, вместе с тем, очень бы­стро привыкли. Когда 9 мая объявили о подписании капитуляции Германии, нача­лась такая пальба со всех видов стрелкового оружия, которой бывалые воины не слышали даже в периоды самого жаркого наступления. Днем было проведено торжественное построение, где командование официально объявило об окончании самой кровопролитной и самой справедливой Отечественной войны, в кото­рой народ нашей страны покрыл себя неувядаемой славой, отстояв свою свободу и независимость.

Борис окончил войну зрелым человеком, получившим немалый жизненный и бое­вой опыт. За войну он не только стал офицером и повышался в звании. За боевые заслуги он был награжден орденом Красной Звезды, Орденами Отечественной вой­ны первой степени и двумя орденами второй степени. А ведь ему было всего 26 лет. Ему страшно повезло, что он выжил в этой жуткой войне. Его поколение по­чти полностью было выбито в первые годы войны. Ведь все они тогда были в ар­мии и первыми приняли на себя удар немецкой армии и рассчитались своими жиз­нями за все довоенные просчеты высшего политического руководства страны и бестолковщину, творившуюся на фронтах в начале войны.

Уже после 25 апреля в дивизионе начались разговоры, кто куда пойдет после войны и чем будет заниматься. Это были не вожделенные мечтания, которыми они жили последние месяцы и дни войны. Это были уже конкретные и реальные разду­мья о своей дальнейшей жизни.

У Бориса не было никаких колебаний о том, что ему следует предпринять. Он твердо решил идти в институт и получить высшее образование. Он знал, что в со­седнем областном центре у него на родине есть авиационный институт и ему не­обходимо все предпринять, чтобы поступить в него уже в этом же году и не те­рять время. Для этого ему необходимо как можно скорей уволиться из армии. Но сделать это будет не так-то просто. Ему  командование уже прямо говорило о необходимости готовиться к поступлению в артиллерийскую академию. Но это его не прельщало. Изучив основы ракетной техники, ему хотелось попробовать свои силы в ее создании, а это можно было сделать только окончив авиационный ин­ститут. Поэтому Борис, не колеблясь все-таки добился увольнения и отбыл на родину к своим родным.

Его родители не эвакуировались и пережили оккупацию в своем городке. Отец по-прежнему занимался заготовками кожсырья, только теперь уже для немцев. Это давало небольшие средства для вполне сносного существования. Как только их осво­бодили, Борис сразу же установил с ними письменную связь и они знали о его фронтовом бытие в той мере, о которой можно было писать. Отец был инвалидом, а мать к его приезду уже по-прежнему учительствовала в школе. Решение Бориса о поступлении в институт они горячо поддержали. Он не долго у них гостил и уехал выяснять ситуацию о возможности поступления в Харьковский авиационный  институт.

В институте первый поток уже сдал вступительные экзамены и решался вопрос о возможности и необходимости организации второго потока для сдачи вступи­тельных экзаменов. Дело было в том, что остались заявления о поступлении толь­ко фронтовиков, вернувшихся с войны, таких же, как и Борис. Все понимали, что их знания за среднюю школу желают много лучшего после того, как они провоевали более четырех лет. Если у них принимать нормально вступительные экзамены, то никто из них не поступит. В этом была вся суть проблемы. Дирекция все же при­няла мудрое решение. Для первого потока фронтовиков экзамены решили принимать фор­мально и выяснить только общий уровень интеллекта поступающих. Это все люди серьезные, они все это поймут и наверстают свое отставание, уже занимаясь в институте. Так, Борис осуществил свою мечту и стал студентом.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ ВИКТОРА

ИЗ ЭВАКУАЦИИ

На свою станцию Волноваха они приехали ранним утром. Еще не рассвело, как следует, и слегка клубился туман. Как только остановился поезд, Виктор бросился к своему дому, находившемуся невдалеке. Только он подошел было к дому, как его остановил окрик:

 — Стой, стрелять буду!

Он, не заметив ранее, уткнулся в забор из колючей проволоки. К нему подошел молодой солдат:

— Ты чего, слепой что-ли, не видишь, что забор?

— Это мой дом — ответил Виктор, ничего не понимая.

— Это был раньше твой дом, а теперь это тюрьма. Ее немцы устроили здесь, и теперь еще кое-­кто там остался. Так, что ты иди парень по добру — по здорову, — закончил солдат.

Виктор побрел от дома по рядом проходившей не мощенной дороге в сторону цент­ра. Только он отошел от бывшего своего дома, как посреди дороги он наткнулся на холмик земли. Приглядевшись, он увидел, что из него торчит нога, обутая в немец­кий сапог. Похоронная команда своих погибших увезла после боя, который здесь прошел, а с этим немцем не стала возиться, и тут же его прикопала, прямо посре­ди дороги не позаботившись о тщательности засыпки мертвого тела.

Вид торчащей из земли человеческой ноги нисколько его не покоробил. Чувства во время войны притупляются, а сердца грубеют от вида многих смертей. Притупились они и у Виктора. Вместе с тем, это его еще больше расстроило. Невесело начинаются пе­рвые часы пребывания в освобожденном его городке. Что будет дальше — подумалось ему.Он вернулся в вагон в подавленном состоянии, рассказал родителям о своих злоключениях и о том, что у них теперь нет квар­тиры.

Им дали полуразрушенную однокомнатную квартиру в одноэтажном коммунальном доме. Они сами своими силами восстановили ее из подручных материалов и зажили четыре чело­века в одной комнате с кухней. Железнодорожный узел был полностью разрушен, и восстановили только одну колею, как и везде,  где они проезжали.

Вскоре после возвращения, Виктор съездил в, ставший для него родным, Мариуполь по­смотреть, что с ним стало после оккупации. Друзей почти никого не осталось. Часть ушла в армию, а другие разъехались кто куда. От оставшихся он узнал трагическую судьбу Мариуполя.

Город немцы заняли без единого выстрела,  в котором не было ни одной воинской части. Это стало известно немцам и в город, как к себе домой, вошла одна танкет­ка и несколько десятков мотоциклистов. Они точно вышли к горсовету, где шло объединенное заседание горкома партии, исполкома и военкомата, обсуждавших план эвакуации города.

Немцы бесшумно расставили охрану внутри здания и не стали мешать заседавшим. Танкетка спустилась вниз по центральной улице Ленина к Гавани, на выходе из станции расстреляла выходивший из нее эшелон,  и за­купорила железнодорожный выход из города. Из него вышел до этого только один поезд с эвакуировавшимися семьями железнодорожников.

Вернувшись к горсовету, немцы вывели всех заседавших в рядом находившийся сквер и там всех их расстреляли. Спаслась только одна женщина. Она вышла из за­ла заседаний по своим делам, не замеченная немцами. Увидав их, она завернулась в дверную портьеру  и осталась жива.

Город был сдан и достался немцам целым целехоньким со всей своей мощной индустрией. В домнах знаменитой «Азовстали» шла своим ходом плавка, и ее приняли уже немцы. Весь громадный завод имени Ильича, где была получена первая советская броня для танков, также оказался у немцев на полном ходу. Зато когда они уходили все аккуратно взорвали и разрушили на «Азовстали» все его шесть домен. Разрушили завод Ильича, торговый и ры­бный порт, а также уничтожили почти все мелкие заводики, которых было немало. Центр города они сожгли полностью. Такова была цена головотяпства наших вое­нных в то время на этом участке фронта. Это с одной стороны. С  другой стороны в этом случае проявилось всесилие немецкой разведки и разветвленности ее аген­туры в нашей стране перед войной. В Мариуполе, значит, был резидент немецкой ра­зведки в высших руководящих органах города, который сообщил о состоянии дел в городе и даже месте и времени объединенного заседания руководства города.

Немцы расстреляли не только руководителей города, но и ряд известных людей, в том числе гремевшего на всю страну сталевара «Азовстали» Макара Мазая, пля­жного викторового учителя Меркулова и многих других за отказ сотрудничать с ними. Гордость довоенного парусного флота трехмачтовик «Товарищ» они затопили на выходе из торгового порта, разрушив причалы.

Когда Виктор посетил город, его прекрасные пляжи были пустыми, серыми и запущенными. На них не было той живой и шумной массы купающихся, которыми они были заполнены с раннего утра и до по­зднего вечера Он с болью в душе бродил по осиротевшим любимым местам города. Его обитель — пункт      ОСВОД(а) — был разграблен и разрушен. Даже бычки ушли из мариупольского побережья, не выдержав, очевидно, немецкой оккупации.

.Он долго просидел у моря на пустынном пляже, и возвратился поздно вечерним поездом разбитым, угрюмым и подавленным от всего того, что пришлось увидеть и услышать.

Поздней осенью 43-го года Виктор поступил в восьмой класс. До этого, вскоре после приезда и  постановки на учет в райкоме комсомола, его послали восстанавливать комсомольские ор­ганизации по селам района освобожденным от оккупации. Комсомольцев, практически, в селах не осталось. Старшие были в армии, а школьники, которые пришли в старшие классы, не были еще комсомольцами до оккупации. Девушки-комсомольцы частью ушли также в армию, а часть эвакуировалась и еще не вернулись. Так, что это было не вос­становление, а организация вновь комсомольских ячеек на селе. Эта работа яви­лась для  него первой общественной деятельностью, на которой он начал при­общаться к самостоятельной работе с людьми.

По приезде Виктор обследовал докучаевский близлежащий лес, оказавшийся изрытым окопами и блиндажами, также как и степь под Сталинградом. В них также можно было найти немало ручных гранат разных типов и запалов к ним. Как уже упоминалось, он хорошо их изучил в школе по военному делу в Омске, и  решил обучить местных ребят премудростям обращения с ними.

Собрав ребят, он особенно предупреждал, что в ручной гранате РГД-33 и противотанковой гранате одинаковые запалы по диаметру. Если вставить запал про­тивотанковой гранаты в эту ручную гранату, то запал будет выступать из корпу­са ручной гранаты и это очень опасно. Дело в том, что в запале ручной гранаты имеется дистанционный столбик. Он горит три-четыре секунды после подрыва кап­суля, который происходит при взмахе руки во время броска гранаты. На время го­рения столбика происходит задержка взрыва гранаты с тем, чтобы она не взорва­лась в руке бросающего. В запале противотанковой гранаты этого столбика нет, и она взрывается от удара о преграду. Если его вставить в ручную гранату, то он подрывается бойком гранаты при взмахе руки во время броска и граната тут же взорвется в руке бросающего. Виктор многократно это повторял и показывал на настоящих гранатах. Один парень не внял этим предупреждениям и без  него сна­рядил гранату именно таким образом, и во время броска она взорвалась у него в руке над головой. Странное дело, ему только оторвало руку, опалило порохом лицо и оно стало синим, а сам не погиб. Осколки взорвавшейся гранаты разлете­лись по сторонам и не задели его самого.

После этого случая, Виктор решил собрать ребят и обучить их практическим броскам боевых гранат, при которых сам чуть было не погиб. Он собрал их на опушке леса окантованной горкой земли,  и они по очереди бросали гранаты в про­секу. Первым бросал Виктор, все показывая и объясняя. Когда он бросил первую гранату, она зацепилась за ветку, которую он не заметил ранее, и отлетела назад, упав перед ним метра за два Он все это видел и, прижавшись к земле, отсчитывал секун­ды. Его тряхнуло взрывной воздушной волной, осколки просвистели над ним, снеся с головы и разметав на куски кубанку. Осколки его не задели. Так опростоволо­сился сам учитель. После удаления ветки, броски ребят проходили без происше­ствий. В то время Виктор мог погибнуть еще раз при других обстоятельствах, не зависевших от него.

 Он сидел в доме и рисовал, когда услышал шум низколетящего «Юн­керса». Ребята безошибочно определяли по шуму моторов все типы самолетов и вы­соту их полета. Выскочив на крыльцо, он увидел, что прямо перед ним из облаков вываливается самолет, и от него отделяются первые бомбы. Высота была не более 400 метров. и все было очень хорошо видно. В это время ударила зенитная автома­тическая установка, стоявшая перед их домом с расчетом из одних девушек. Мгно­венно из хвоста самолета полетели клочья, самолет скользнул на правое крыло и бомбы также скользнули за ним, еще не отойдя далеко от самолета. Все это он наблюдал в течение каких-то секунд и затем бросился к погребу, находившемуся в нескольких шагах рядом. Подбежав к ступенькам погреба, он обернулся к дому, и увидел выги­бающиеся стекла в окнах дома которые с треском разлетелись. Первая бомба упала за погребом, и он был за­щищен от ее взрыва холмиком погреба. Взрывная волна, выдавив стекла в доме, от­разилась от дома и сбросила его вниз в погреб. Взрыва первой бомбы он не услышал, падая в погреб. Вторая бомба упала на то место, где секунду тому назад стоял Виктор, но он уже был в погребе. Так, что если бы не ударила зенитка, то первая бомба пришлась прямо по нему, и он не успел бы добежать до погреба. А так, первая бомба, упав за погребом, попала в паровоз, убила машиниста и сбро­сила его самого в погреб, а вторая упала уже на пустое место. Благодаря деву­шкам-зенитчицам, не растерявшимся и успевшим прицельно выстрелить, Виктор оста­лся жить. Самолет упал километров за пять, но он не ходил смотреть. Не ин­тересно было.

Не оставлял Виктор танцев и здесь, которые проходили в железнодорожном клу­бе под баян или гармошку. Осенними туманными вечерами они ходили на танцы по колени перемазавшись в липкой и густой черноземной грязи, пробираясь по непролазным раскисшим дорогам. Они подолгу очищали обувь и самих себя, прежде чем войти. Вид у них был соответствующий, но это никого не смущало, и этому ни­кто не придавал никакого значения.

Развлечение молодежи тогда было не только на одних танцах. Буквально пова­льно все увлекались игрой в лото. Образовывались свои компании, которые, заигравшись даже забывали о танцах. В таких компаниях игры в лото проходили и с вращением бутылочки. Пара, на которую указывала бутылка, выходила за дверь и цело­валась. Нередко эти игры с поцелуями закачивались выпивкой. Виктор в таких вы­пивках не участвовал. В основном, эти сборы все-таки посвящались игре в лото.

Глубокой осенью, однажды, компания Виктора решила пойти собирать на поле  упавшие колоски хлеба. Он, как и все знали, что собирать упавшие колоски на поле категорически запрещалось и это приравнивалось к уголовным деяниям, наказывавшимся в судебном порядке. В знак солидарности он не мог отказаться и принял участие в этом мероприятии. Не успели они насобирать даже малую толику колосков, как на них, громко гикая, нагрянул верховой объездчик, выс­кочив на лощади из лесной посадки, окаймлявшей поле. Ребята бросились в рассыпную. Виктор думал, убегая - и зачем я ввязался в эту историю, вот как это станет известно отцу, что он ему скажет? Объездчик погикал еще немного и не собираясь за кем-­либо гнаться, смеясь, уехал в свою посадку. Все понимали глупость таких запре­тов, но блюли порядок, установленный военным временем

Во второй половине 44-го года из войны вышла Румыния. Для всех это был пер­вый сигнал приближающегося окончания войны и разгрома Германии. Виктор стал подумывать, что в следующем году его уже не возьмут в армию, и ему следует по­заботиться о поступлении в авиационный техникум. Он направил свои документы не в Запорожский авиатехникум, а в Харьковский, который был ближе. К осени он так и не дождался вызова на учебу. Второй секретарь райкома комсомола Нико­лай Моралев предложил ему ехать вместе с ним в Харьков, не ожидая вызова. Он едет на учебу в Высшую партийную школу и может взять его с собой. Там Виктор поживет некоторое время у него в общежитии пока не устроится. Виктор долго не раздумывал, родные поддержали, и он уехал в Харьков.

Приобрести билет в военное время на поезд было не так-то просто. Для этого нужно было иметь вызов куда-либо, или командировку. У Виктора не было ни то­го, ни другого. Отец ему выписал на своей работе липовую командировку и по ней сам взял билет без очереди потому, что в кассах всегда толпились несус­ветные очереди, сопровождавшиеся всевозможной руганью. Вторая проблема состо­яла в получении Виктору паспорта. В войну в сельских местностях паспорта вы­давали только тем, которые выезжали опять-таки либо по вызовам на учебу, либо по решению сельсовета при направлении на работу куда-либо по организованному набору. Сам сельсовет по своему желанию никому не мог разрешить получить пас­порт и разрешить уехать с села. Такой порядок распространялся и на их город, поскольку он являлся районным центром и относился к сельской местности.

С большим трудом отцу удалось решить эту проблему, и Виктору выдали паспорт в виде двух листочков с вклеенной в них фотографией. Получив бумажки, он превратился из букашки в человека и отправился с ними в свое жизненное пла­вание.

В общежитии у Моралева по вечерам, при обходе коменданта, Виктору подолгу приходилось отсиживаться в туалете. В техникуме сказали, что они его не зачислили потому, что у них нет общежития. Поэтому и вызова не последовало. В это время Николай сообщил, что есть воз­можность с восемью классами поступить на подготовительное отделение Горно-индустриального инсти­тута, в здании которого они занимаются. Виктор, не мешкая, поступил на это подго­товительное отделение. Он решил, что терять время нельзя. Нужно учиться, а авиа­ция от него не уйдет. Но к его счастью, через месяц окрылись подготовитель­ные курсы в авиационном институте, и он тут же перевелся в авиационный институт уже как студент. Он ехал с желанием поступить в техникум, а тут удалось поступить в институт. Не счастье ли это?! Теперь нужно будет грызть гранит науки и пройти, практически, с восьмого по десятый класс за один год.

В авиационном институте также не было общежития. Сам институт в Померках за городом лежал в развалинах, и он ютился в чужом, но прекрасном здании в самом центре города на Сумской улице недалеко от сада Шевченко. Виктор снял угол у одинокой женщины Александры Павловны Морозовой на Павловке под Госпромом. Когда в инсти­туте организовали общежитие в полуразрушенном здании на инженерной улице за Горно-индустриальным институтом, Виктор туда не переехал. Об этом просила его хозяйка, да и родители не советовали. Он остался на частной квартире и стал студентом.

На подготовительные курсы приняли порядка 150 человек. Это были инвалиды — фро­нтовики, уволенные из армии по состоянию здоровья после ранений. Восьмиклассников было принято всего четыре человека, в числе уоторых был и Виктор. Их приняли пото­му, что программой занятий предусматривалось прохождение трех старших классов. Забегая вперед, следует отметить, что это были одержимые восьмиклассники. На пер­вый курс с подготовительных курсов было принято около тридцати человек из 150 поступивших, в том числе все че­тыре восьмиклассника, а окончили институт только эти четверо из всех подкурс­ников.

До войны авиационные институты считались самыми трудными, поскольку проекти­рование и строительство самолетов в то время относилось к наиболее передовой технике, концентрировавшей в себе наиболее наукоемкие и сложные области знаний, существовавшие в то время. Исходя из этого, и строились программы подготовки студентов в этих институтах. Учиться в таких институтах было весьма престижно, но и весьма нелегко.

В Мариуполе врачи, лечившие Виктора, узнав, что он поступил в авиацион­ный институт, настоятельно рекомендовали родителям забрать его из этого инсти­тута. Они считали, что после перенесенной тяжелейшей травмы и при тех нагруз­ках, которые существуют в этом институте, для него все может окончиться ве­сьма печально. Родители не на шутку заволновались, и ему пришлось выдержать нелегкий бой с ними, чтобы отстоять свою мечту и остаться в этом институте.

Для занятий подкурсникам выделили большую аудиторию на первом этаже. Стекла все были выбиты, дверей не было, а об отоплении и мечтать не приходилось. Первым делом студенты остеклили окна, в основном, подручными средствами. В разрушенном здании рядом находившегося теат­рального института, нашли дверь и подогнали ее к проему. Наступали холода и ну­жно было что-то делать с отоплением. В складчину купили на рынке печку-буржуй­ку и установили ее в задних рядах. Когда ее затопили, то дым никак не хотел выходить в трубу и заполнял всю аудиторию. Но делать было нечего. На задних рядах не видно было того, что писалось на доске, с  тем чтобы хоть что-то законспектировать. Писали конспекты только на первых рядах. Когда у писавших замерзали руки, они отходи­ли в задние ряды к буржуйке отогреть руки. Идя на занятия, у ребят была пер­вейшая задача — принести хоть сколько-нибуть дров, которых в городе не так-то просто было найти. Так, что все, что могло гореть в ближайшей округе было пог­лощено этой буржуйкой.

Занятия велись очень интенсивно. Виктор самостоятельно перерешал все задач­ники по математике и законспектировал, прорабатывая все учебники за три клас­са по физике и химии. Это была его самостоятельная подготовка помимо тех дома­шних заданий, заданий, которые задавались на подкурсах. В это напряженное от занятий время студенты не заметили, как подошел май 1945 года. Страна ликовала, а студе­нтов — подкурсников била дрожь. Начинались выпускные экзамены, которые считались одновременно и приемными экзаменами в институт. Все говорили о Победе и ходили слухи, что на Западе отпраздновали победу 8-го мая, а у нас ничего не сообщили.

Рано утром 9-го мая в окна дома Виктора, выходивших на улицу, начали неисто­во  стучать прохожие с криками

— Победа, Победа, Победа!!! Александра Павловна залилась безудержными слезами, причитая:

— А мой Витя, не дожил! Почему это так?

Ее сына также звали Виктор, может, поэтому она и взяла к себе нашего Виктора и постаралась его не отпустить в общежитие.

Победа была всенародным праздником и в этот день 9-го мая в Харькове, как и по всей стране, творилось что-то несусветное. Народ ликовал. Но для многих поте­рявших близких на войне, окончание войны выплеснулось прорвавшимся наружу го­рем, стенаниями и плачем о погибших. Окончание войны для них явилось осознанием того, что они больше никогда не увидят своих погибших близких. В стране не было ни одной семьи, в которой бы кто-нибудь не погиб. Радость и горе в тот день слились у людей в одно.

К середине дня радость людей переросла на улицах просто в безумство, а горе поутихло. Пили все и везде, но пьяных на улицах почти не было видно. В тот день и водка не брала людей. Как только на улице появлялся баян, гармошка или аккор­деон, мгновенно они превращались в центр безумного ликования, танцев и пения. Все улицы и площади были сплошь заполнены этими группами ликующих людей. Бес­предельная радость людей вытолкнула всех на улицу. Они не могли встретить этот долгожданный день в одиночку и стремились поделиться радостью с другими и слиться со всеми во всеобщем ликовании.

У Виктора было любимое место отдыха на скамейке под развесистым дубом у знаменитого памятника Тарасу Шевченко в саду его имени, находившимся недалеко от института. Под этим дубом он прослушал выступление Сталина, поздравившего советский народ с великой Победой. Ему резануло слух, когда Сталин провозгласил здра­вицу за наш народ, за «винтики». Ему подумалось, как же можно приравнять людей к винтикам и тем самым принизить значение всего того, что они сделали в эту войну. Это мимолетное сомнение быстро у него рассеялось и не осталось надолго в памяти. Он не акцентировал на этом свое внимание и не делился своими сомне­ниями с другими.

На 9-е мая был назначен экзамен по математике, но его, конечно, перенесли на два дня. Виктор успешно сдал все экзамены и уехал на каникулы к родителям. Он долго не мог прийти в себя от чрезвычайного перенапряжения во время занятий на подкурсах.

В каникулы он бездельничал и ничего не делал. Родители были переполнены радо­стью и гордостью за сына, но ничем внешне этого не проявляли. Они ничего не давали ему делать и заставляли подольше быть на воздухе. Большинство времени он проводил в Мариуполе, живя у знакомых по довоенному времени. Они также за­ботливо относились к нему, как и родители, с которыми они были дружны. Виктор стал всеобщим героем, поступив в авиационный институт и гордостью своих родст­венников. и близких знакомых. Он был единственным, кто смог поступить в такой трудный институт из всего круга знакомых в Мариуполе и в Волновахе. Но Виктор этого не ощущал и такое положение героя не вскружило ему голову.

Мариуполь постепенно оживал. Центральную улицу привели в порядок, заложив или забив наглухо глазницы пустых окон. Наружные стены разрушенных зданий подчис­тили, и улица стала выглядеть как больной, перебинтованный с ног до головы. На «Азовстали» восстановили первую, самую большую в стране домну «Комсомольскую» и это прогремело на всю страну. В порту подняли «Товарища», а пляжи стали за­полняться купающимися. Но бычки в море не вернулись.

В ХАРЬКОВСКОМ

АВИАЦИОННОМ ИНСТИТУТЕ

Осенью 45-го года Виктор уехал в Харьков, будучи уже студентом первого кур­са. Пассажирские поезда местного и ближнего следования ходили редко и состоя­ли из товарных вагонов. В них были устроены двухэтажные нары по обе стороны от входа, а в зимнее время ставили буржуйку. Вагоны всегда были набиты битком. Та поездка запомнилась Виктору надолго.

Основной контингент едущих составля­ли барахольщики, или спекулянты, как их называли. Правдами и неправдами они дос­тавали проездные документы, покупали билеты и отправлялись на перепродажу до­бытых ими товаров. Люди зарабатывали на жизнь. Крупные воры, которых тоже было немало, этими теплушками не пользовались. А здесь был простой люд.

Он решил, забиться в сапмый угол под нары с тем,чтобы его не беспокоили в пути ночью. Остановки были на каждом полустанке и в вагон набралось полно народа. Его так плотно затолкали в угол, что перевернуться под нарами не было никакой возможности. Основными торговцами были люди из Мариуполя, везущие продавать всевозможную рыбу. Большинство везли соленую тюльку. Для этого они делали паянные металли­ческие ящики, чтобы из тюльки не вытекал рассол. На этот раз ехал, очевидно, новичок без такого ящика и разместился как раз на нарах над ним Через не­которое время у этого незадачливого торговца начала течь тюлька, и капли ее рассола падали прямо Виктору за ворот. Изменить положение тела он уже не мог. Его крики, обращенные к этому торговцу, чтобы он хотя бы что-нибудь пред­принял, ничего не давали. Он сам находился в таком же положении. Этот едкий и зловонный рассол пропитал всю его одежду и белье за те несколько часов пока они ехали. Ночь у Виктора пропала, и он приехал разбитым и больным. Он еле вы­лез из-под нар чуть живой и затем долго не мог избавиться от преследования запаха и вида тюльки. Так невесело начиналось его студенческое бытие.

 Виктор уехал в институт за неделю до начала занятий. Ему хотелось побродить по городу, где он целый год так усиленно и напряженно занимался, и где это усердие принесло ему такие блестящие результаты.

Он бесцельно бродил по паркам и скверам. Увидев объявление о спектаклях в оперетте, он с радостью пошел на первый же попавшийся спектакль, которым оказа­лась его любимая «Сильва». Но каково было его разочарование, когда спектакль на­чали петь на украинском языке. Для него, украинца, было дико слышать, как Сильва известную свою арию не пела, а «спивала». Больше он на оперетту не ходил. В оперном театре  спектакль, который он посетил,  исполняли на русском языке, и он по­слушал его с удовольствием. Обследовал он и магазины. На  Сумской, на углу против театра драмы имени Шевченко, открыли коммер­ческий продуктовый магазин, заваленный всевозможными продуктами по баснослов­ным ценам. Эти продукты он видел только до войны на столе у родителей, ког­да у них собирались гости. Виктор удивился, что находились люди покупающие эти продукты. Значит, для некоторых война не стала препятствием в получении боль­ших денег. Это было странным для него. Основная жизнь в торговле проходила на центральном Благовещенском рынке — Благбазе, располагавшимся у собора того же наименования. Там можно было ку­пить все, что угодно при царившем там беспредельном жульничестве, воровстве и взаимном обмане. Это был харьковский Хитров рынок, так красочно описанный в ли­тературе.

Виктор решил купить туфли, чтобы в институт явиться в туфлях, а не в рабочих ботинках в которых он проходил всю войну и в железнодорожной шинели, подогнан­ной его матерью. Самыми шикарными в то время были английские ботинки из мягкой коричневой кожи с медными кнопками на подошвах. Цена их была несусветная, и он ходил в наших грубых кирзовых ботинках, конечно, без всяких медных кнопок на подошвах. Он долго выбирал и приценивался по своим деньгам, пока не выбрал туфли с красивым верхом и толстой подошвой, чтобы дольше носились. После пер­вой же носки оказалось, что подошва картонная и сразу же отлетела. Пришлось ставить нормальную подошву и это обошлось ему в немалую копеечку. Так бесслав­но начиналась его самостоятельная студенческая жизнь в чужом большом городе.

Первое общее собрание первокурсников в институте собрали в прекрасном боль­шом и светлом, актовом зале, отделанном великолепной лепниной. Виктор сразу обратил внимание на понравившегося ему крепкого, не такого уж и молодого, парня в офицерской форме с обилием орденских колодок. У Виктора ве­зде были друзья старше него, с которыми ему было более интересно, чем с одно­летками. Это был Борис Миронов, вернувшийся с войны и успевший в том же году поступить в институт. Оказавшись рядом с Виктором он спросил:

— Что парень пог­лядываешь, понравились мои ордена?

Виктор смутился, не найдя, что ответить то­лько пробормотал:

— И ордена тоже.

Борису приглянулся этот робкий парнишка, каким ему показался Виктор. Давай знакомиться — гвардии капитан в запасе, прошедший и Крым и Рым, а теперь студент Борис Викторович Миронов — разрядил обстановку Борис.  Виктор, немного придя в себя, ответил в таком же духе:

 — Без Крыма и Рима, рвавшийся в студенты Виктор Семенович Кузьмин.

Они оба рассмеялись, пожали руки и почувствовали симпатию друг к другу. Осо­бенно Виктор. Он видел, что Борис существенно старше его и весь его облик напо­минал  ему погибшего брата Сергея, которого он так и не увил ни студентом, ни солдатом.

У них завязался разговор на общие темы. Оба они решили пойти на самолетост­роительный факультет. Бориса  заинтересовал этот миловидный паренек, и ему захотелось поближе узнать этого, видно толко­вого хлопца, и понять какими ныне стали молодые парни, не воевавшие и не видевшие всего того, что пришлось на долю его воевавшего поколения. Они почти до вечера проходили по городу, посидели под викторовым дубом и многое поведали друг дру­гу о себе. Виктор больше старался слушать и ему было крайне интересно услы­шать многое о фронтовой жизни. Борис это видел и без прикрас и рисования, без фронтовой лирики и романтики рассказывал ему. Он хотел больше слушать Виктора, а тот своими расспросами заставил больше говорить и рассказывать самого Бориса. Про себя он  от­метил, что этот паренек все-таки толковый и правильно смотрит на жизнь.

Общие лекции всему потоку читали в актовом зале. Лабораторные занятия прохо­дили в других сохранившихся институтах города, и это создавало неудобства. При­ходилось мотаться по городу. Лекции по отдельным предметам проходили в аудито­риях на Сумской.

Из общих лекций наибольшей популярностью пользовались лекции по марксизму ленинизму, которые читал Александров. Эти лекции студенты старались посещать. Послушать их приходили даже преподаватели с других кафедр. Эти лекции вызыва­ли интерес не столько их тематикой, сколько разнообразием подаваемого материа­ла и всесторонним охватом темы, выходившим далеко за рамки основного предмета. То или иное положение марксизма служило ему только началом разговора. Дальше это положение обрастало многообразными примерами, фактами, сравнениями, сопутст­вовавшими и дополнявшими рассматриваемое положение из теории марксизма. Это было очень эффективное и эффектное преподавание такого, казалось бы, скучного пред­мета. Именно эти дополнения и представляли наибольший интерес в его лекциях и ради них стремились их послушать.

На общих лекциях Борис и Виктор старались сидеть вместе и занимали места в первых рядах. Они тщательно вели конспекты и старались устроиться поудобней. На одной из лекций к ним подсел один парень в гражданской одежде, как и Вик­тор. Это был Александр Михайлович Карпов или просто Саша. Он, приехав в Харь­ков в прошлом году, поступил и авиационный институт. Он стал студентом, когда Борис еще воевал и не помышлял ни о какой учебе, а Виктор грыз науку за сред­нюю школу на подготовительных курсах.  Но заниматься Саше не пришлось.

Часть их первого курса сняли с занятий и направили на год, на восста­новление института в Поморках в качестве простых рабочих. Когда начал заниматься первый курс первого послевоенного набора, этих студентов-строителей решили вернуть на занятия и слили с курсом Бориса и Виктора. Поэтому Саша вместе со своими товарищами поя­вились на лекциях с опозданием.

Саша подсел к Виктору и Борису случайно, увидев свободное место возле них. После этого он еще  несколько раз оказался рядом с ними, и у них завязалась вскоре дружеские отношения, переросшие со временем в настоящую дружбу.  Их в группе начали называть «святой троицей».

Они очень хорошо дополняли друг друга. Саша по возрасту был средним между Борисом и Виктором, который нисколько не чувствовал себя младшим среди них. Борис был лидером их тройки не столько по возрасту, сколько благодаря своей степенности, рассудительности и беспримерной выдержке. Фронт выработал у него крепкий и спокойный характер, делавший его лидером во всем. Отно­шения между ними троими были ровными и без назиданий друг другу, особенно по отношению к Виктору, несмотря на его вспыльчивость. Он вспыхивал по любому пово­ду,  но тут же отходил. Это вначале было несколько неприятно Борису и Саше, но потом, когда они увидели беззлобность Викторовых вспышек, они стали над ним подтрунивать и отучать его от этой нехорошей черты его поведения. В этом проявля­лось их старшинство и делалось это весьма мягко, без нравоучений и он вос­принимал все это весьма спокойно и без обиды на них. Мягкий юмор действует лучше всякого назидания и нравоучений.

Питались все в студенческой столовой по карточкам. В столовой творилось все­гда несусветная толчея. Особенно толпились во дворе за хлебом, который приво­зили в институт, и которого всегда не хватало. Поэтому первым делом было купить хлеб, а потом лекции. Столовая и пища ничем не отличались от заводской в Омске с той разницей, что здесь красной рыбы не было, также как и мяса. В зачет за не­го шел американский яичный порошок.

Вскоре наступил новый год, первый послевоенный новый год. Вся группа шумно его отметила на Павловке в рубленом доме одного местного студента. На столе была, в основном, картошка, соления и несколько банок консервов. Но это никого не смущало. Вино и веселье лилось рекой. Виктор тогда впервые крепко выпил. До этого он иногда пробовал водку на застольях отца, у которого по-прежнему собирались его друзья. Но так много он выпил впервые, но без особых последствий.

Лекции Виктор старался не пропускать и переписывал те, которые все же пропу­скал. Он стремился иметь полный конспект лекций по всем предметам. Он еще на подкурсах оценил значение конспектов. На этом у него практически и заканчи­вались занятия в институте. Даже практические занятия он посещал нерегулярно.

После перенапряжения на подкурсах он не мог заставить себя взять в руки ка­кой-либо учебник. Он читал запоем художественную литературу. Перечитал почти всего Куприна, много исторической литературы. Наибольшее эмоциональное воздей­ствие на него произвел роман «Овод» Войнича. Он перечитал его дважды. В то вре­мя вышли из печати воспоминания адмирала и академика, известного военно-мор­ского деятеля Крылова. Эта книга стала настольной у студентов. Описанные им многочисленные эпизоды своей деятельности, стали хрестоматийными для студентов и любой случай из их жизни находил аналогию и подкреплялся близким эпизо­дом крыловской жизни, так красочно и с большим юмором им описанными.

По вечерам Виктор часто  пропадал на танцах. Во время занятий на подкурсах ему было не до танцев, а  сейчас он полностью отдался танцевальным развлечениям, к которым  пристрастился в Омске. Походив, по различным танцевальным площадкам, он насмотрелся там на всякую шпану  и остановился на клубе НКВД,  Они вместе закончили подкурсы и в последствии Шраго являлся в течении нескольких десятилетий главным технологом Киевского авиационного завода. В клубе НКВД собиралась наиболее респектабельная публика и не было той братвы, которой кишели другие танцплощадки. У Виктора появилась постоянная партнерша по танцам миловидная Ирочка, дочь профессора из гороно-индустриального института.Танцевать с ней было одно удовольствие. Борис с Александром, с которыми он не порывал дружбы, корили его за такое по­ведение и предупреждали, что эти танцульки не доведут его до добра. Они с тре­вогой наблюдали за ним и боялись что этот юнец все-таки может свихнуться и вылететь из института. Но на него  эти увещевания не действова­ли. Первый звонок прозвенел перед первой экзаменационной сессией, когда подошло время сдавать зачет по иностранному языку.

Не посещая занятия  по  языку, он выпал из списков кафедры ино­странных языков. Поэтому деканат не беспокоил его за не посещаемость занятий по иностранному языку, и он уходил гулять, когда подходили лекции по языку. Когда стало приближаться время к зачету, он узнал, что по немецкому языку нужно сдать переводов на двадцать тысяч знаков. За оставшееся времяэтого уже никак нельзя было сделать. Тогда он решил пойти на английский.

Придя на занятия в английскую группу Виктор вызвал немалое удивление у препо­давательницы Шнее Людмилы Ивановны, женщины средних лет, весьма привлекатель­ной внешности, но с органическим недостатком. Она очень сильно хромала и никто из студентов не знал, по какой причине. Зато все знали, что у нее роман с кра­савчиком профессором, заведующим кафедрой теории машин и механизмов.  Все сочув­ственно относились к ней, учитывая ее недуг и не осуждали за эту связь.

Удивленная преподавательница спросила, глядя на Виктора:

— А вы кто такой?

Он ничего не нашел лучшего как ответить), что он студент,  не ходил на занятия потому, что болел. В группе раздался смешок. Все знали истинную причину и с инте­ресом наблюдали - чем все это закончится. Когда Виктор заявил, что он до этого английский не изучал, это вызвало у Шнее еще большее удивление. Она только расте­рянно спросила:

— Что же вы думаете делать?

Когда он безапелляционно заявил: — учить и сдавать зачет — она вообще оторопела, и долго сидела молча, изредка посматривая на Виктора.

Через некоторое время, прервав молчание, она твердо обратилась к оче­видно, что-то решив для себя:

— Вот что, молодой человек приятной наружности, если вы твердо решили изучить английский, приходите ко мне домой три раза в неделю по вечерам. Будем заниматься с тем, чтобы догнать других и успеть к зачетам вы­полнить необходимый объем заданий.

Эти занятия дали очень много Виктору. Благо­даря тому, что он начал изучать язык индивидуально с опытным преподавателем, это поставило процесс изучения на весьма продуктивную основу.. С активной помощью Шнее, он сдал за­чет. Со временем Виктор хорошо освоил английский в объеме институтской програ­ммы, которая давала неплохие навыки в чтении и переводе иностранного языка и совершенно не давала навыков в разговорной речи.

С трудом, большим трудом он сдал свою пер­вую сессию, но не без хвоста и не без приключений.

На экзамене по технологии металлов у престарелого профессора он чуть было вообще не провалился. На экзамен он пошел со своими двумя конспектами в двух тетрадях, заложив их за полы пиджака. Готовясь к сдаче, он достал одну тетрадь и стал списывать. Профессор заметил это,  попросил отдать ему тетрад­ку и стал ее изучать. Через некоторое время он попросил отдать и вторую, с ко­торой Виктор списывал по следующему вопросу. После этого Виктор стал рассуждать — стоит ли идти к нему отвечать по билету, или взять зачетку и самому выйти не солоно хлебавши. Он так бы и сделал, если бы профессор не попросил его идти к нему отвечать.

Первый вопрос был:

— Вы сами писали эти конспекты у меня на лекциях?

Услышав утвердительный ответ, он сказал:

— Вот давайте по ним и поговорим.

Билет он от­ложил в сторону и  начал расспрашивать по многим схемам и рисункам, которые Виктор успевал делать во время конспектирования. Когда Виктор многое ответил, профессор заявил:

— Конспекты у вас отличные, но пять я вам поставить не могу, а вот четверочку я вам поставлю.

Берет зачетку и ставит четверку. В это время другой преподаватель дает зачетку другого студента, у которого он принял эк­замен и просит профессора поставить ему пятерку. Вот здесь и выяснилось, что зачетки перепутали, и профессор четверку поставил тому студенту, а в зачетку Виктора попала пятерка. Профессор смутился, но будучи не лишен юмора, заметил:

— Бог за ваше усердие в конспектировании все же поставил вам пятерку. Вообще этого профессора студенты уважали и любовно называли «Шамот Динасович Опока» по терминам, встречающимся в металлургии.

Второй звонок прозвучал на экзамене по математике если и не погребальным звоном, то, по крайней мере, весьма печально. Виктор схватил двойку. Из трех воп­росов в двух он наломал дров. В одном из них он с трудом, с помощью преподавателя, все же разобрался, а во втором не стал разбираться. Преподаватель  и по нему  начал с ним обсуждение. Но Виктор замкнулся. Его одолевало смешанное чувство стыда и горечи за потерянное время учебы, а больше всего какое-то горделивое дурацкое упрямство. Ему претило состояние унижения, которое он испытывал перед  преподава­телем, разбирая с его помощью вопрос на экзамене, вместо того чтобы самому отвечать на него.

Не находя отклика у Виктора, преподаватель вопросительно посмотрел на него, помолчал и спросил:

— Так, что двойка?

Виктор сидел молча, насупившись, весь покрыв­шись краской.

— Приходите весной, молодой человек — завершил экзамен преподава­тель.

  Из-за своего упрямства и горделивого упорства Виктор ушел с экзамена с пус­той зачеткой, а в ведомости напротив его фамилии появилась двойка. То был пер­вый и единственный хвост у него за все время учебы в институте. По окончании курса математики на третьем курсе он получил итоговую оценку пять. Он ее знал, но потом, уже работая, никогда так и не смог ею овладеть, чтобы свободно испо­льзовать в практических инженерных делах, описав математически и теоретически исследовав то или иное явление или процесс.

Знать и уметь использовать математику это две весьма разные вещи. Недаром знаменитый Курчатов не любил математику. Он и многие другие считали, что от математики получишь то, что заложишь в нее. Первичным является то, что нужно за­ложить в нее, а это больше чем математика. Нужны более обширные знания, а, гла­вное — интуиция. Математика описывает явления, а источником познания все же является эксперимент. Недаром философ средних веков Бэкон утверждал, что основой знаний яв­ляются «опытовые данные».

Провальная первая же экзаменационная сессия в институте несколько образумила Виктора. Его друзья сдали сессию без хвостов. Они слегка его пожурили, но не стали упрекать, а тем более напоминать, что они его предупреждали. Он стал больше времени проводить с ними. Этому способствовало увлечение их волейболом, к которому они приобщили и Виктора.

Занятия шли своим чередом. Вся троица не была в отличниках, но и в отстающих не числилась. Это были устойчивые середнячки, на которых держится любое дело. Помимо инженерных дисциплин читался курс по военному делу. Его посещали рядо­вой состав и младшие офицеры из числа воевавших, ну и, конечно, кто в армии не служил. Борис эти занятие не посещал, будучи капитаном. На занятиях объявили, что младшие офицеры будут переаттестовываться в авиатехнический состав, а тем, кто не служил, будет присвоено первое офицерское звание авиатехников.

Ближе к весне в Харьков приехал отец, как он говорил, по службе и остановился у Виктора. Но это, очевидно, был повод для него. На самом деле он хотел по­ближе познакомиться со студенческой жизнью сына, его образом жизни, поведением и друзьямиПо­лучение хвоста Виктором настораживало его.

Отец пробыл с сыном несколько дней. Побывал с ним в институте и посмот­рел, в каких условиях они занимаются. Ему очень понравилось здание и особенно актовый зал. Познакомился и пообщался с Борисом и Сашей и рад был за сына, что у него такие друзья. Особенно он был доволен тем, что это люди старше его сына, узнали жизнь и хорошо влияли на сына. В этой части отец был спокоен. Он пошел даже на танцы, несмотря на яростное сопротивление Виктора. Фима и Ира также произвели хорошее впечатление на него. Благопристойная обстановка и отсутствие хулиганствующих ребят в клубе НКВД, также удовлетворили отца. Он окончательно убедился, что омская ситуация с сыном не повторится.

Уезжая, он повел Виктора в ресторан на прощальный ужин. Он впервые попал в ресторан и все для него было ново и весьма интересно. Сверкание огромных хрустальных люстр и нас­тенных бра наполняли зал блестящими искорками разливавшегося яркого света. Вскоре Виктор освоился с обстановкой и пришел в себя когда официант начал накрывать стол. Отец не поскупился в заказе, особенно водки и щедро подливал ее  сыну. Отец обращался с ним, как с равным своим товарищем. Очень быстро Ви­ктор почувствовал, что пьян. Мысли работали четко, но речь была уже сбивчивой. Стоявшая табличка «Кофе» раздвоилась. И как бы он не протирал глаза — две таблички устойчиво стояли рядом и никак не хотели сходиться в одну. Виктор по­нял, что нужно уходить. Отец, расплатившись и поддерживая, вывел его на улицу, где ему стало несколько лучше. Они пошли в сад Шевченко, посидели под викторо­вым дубом, потом отец предложил пойти в кино. Там Виктору совсем стало плохо, и он сказал отцу, что идет домой. Отец спокойно ответил:

 — Ну и иди, а я досмот­рю кино.

Виктор опрометью вылетел из кинотеатра, постоял немного, прислонившись к како­му-то дереву, а затем медленно побрел домой. Отец немного переждал и вышел следом за ним, не выпуская его из поля зрения. Он следил за ним, двигающим­ся весьма нетвердой походкой, и видел, что  тот четко направляясь домой. Отец с двойственным чувством наблюдал за сыном. Его несколько одолевало угрызение совести, что он споил сына. С другой стороны, ведь он этого хотел и желал посмотреть, как сын будет при этом вести себя Пока было все в пределах нормы, и это успокаивало его.

Встретившая Виктора Александра Павловна только охнула от его вида,  спросив:

— А где же отец? — на что он неопределенно пробормотал, махнув рукой — там, он остался в кино — рухнул на свой диван и сразу же уснул.

Тут же появил­ся отец. На него набросилась хозяйка:

— Как вы могли допустить такое с мальчи­ком — на что отец назидательно ответил:

— Сын становится взрослым, когда напьется до риз, вот тогда и будет видно какой он человек, как поведет себя. Какой чело­век пьяный, такой он и в жизни. Дурь, в первую, очередь выходит у пьяного. Вот я и провел эксперимент на собственном сыне, и остался очень доволен его резуль­татом. Сын будет человеком.

Утром у Виктора страшно болела голова и его вырвало. Отец не стал предлагать похмелиться. Это делают только пьяницы, как считал он, а нормальные люди после выпивки лечатся утром рассолом от овощей.

Весенняя сессия прошла нормально для Виктора. После нее ребят отправили на стажировку по линии военной кафедры на институтский аэродром в Померки. В ее объем входили полеты студентов на По-2, бывшем кукурузнике, в качестве штурма­нов, осуществляя полеты по замкнутому квадрату. Для него это были первые в жизни полеты на самолете, и они ему доставили большое удовольствие.

Вначале в полете ему доставляли огорчение обильные и густые волосы на голове. Легких шлемов студентам не выдали. Под воздействием набегающего потока воздуха в открытой кабине По-2, воло­сы неприятно хлестали по лицу и не давали спокойно наблюдать землю, сравнивать с картой, с тем чтобы  выдавать команды летчику о необходимости поворота при полете по замкнутому кругу. Выход нашелся весьма неожиданно, когда Виктор сел в кабине задом наперед. Завихрение воздуха в кабине оказалось таким, что в таком неестественном положении, волосы плотно прилегали к голове. Так  он и продолжал полеты. Пилот, вначале увидев студента в та­ком странном положении, ничего не понял и заволновался. Когда Виктор объяснил суть дела, летчик убедился в достоверности такого необычного явления и дальнейшие по­леты протекали нормально. На аэродроме студентов кормили из полевой кухни. На первое, как правило, был борщ из листьев свеклы вместо капусты, а на второе перловая пустая каша. Пер­вый послевоенный год выдался голодный.  Страна начала активно залечивать тяжкие раны, нанесенные войной и на это требовались громадные ресурсы. К тому же, в первый послевоенный год, слу­чился неурожай в основных зерносеющих районах. Для Виктора, при его студенческом бытее, этот год оказался более тяжким, чем все военные годы, когда он жил с родителями. После практики он поехал к родителям отъедаться.

СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ ДРУЗЕЙ

Отдохнувший за лето, Виктор  возвратился в институт на занятия. Предстоял третий семестр. Уже на втором семестре он «взялся за ум», и в третьем семестре не хотел терять темп. На втором семестре узнали, что он рисует, и привлекли Виктора в редакцию ин­ститутской газеты в части ее художественного оформления. Со временем он стал главным художником института и имел даже свой штат из рисующих студентов. Он постепенно входил в нормальный ритм жизни студенческого коллектива своего института.

Занятия в институте шли своим чередом, и никаких «вывертов» у Виктора больше не наблюдалось. У хозяйки его очень досаждали походы за дровами в центр горо­да раза два-три в неделю. Она была прекрасной модисткой и работала в пошивочной мастерской театра Русской драмы еще до войны, а потом почему-то ушла в вахте­ры на входе в театр. В свою смену она набирала древесных отходов в столярном цехе театра, и Виктор вынужден был тащить эту вязанку дров на плече через весь город. Делал он это по вечерам, и никто из знакомых не видел его за этим заняти­ем. В противном случае он бы не стал их таскать по городу. С углем вопрос был кардинально решен отцом. Железнодорожники имели карточки, по которым они полу­чали уголь на топливных железнодорожных складах. Отец свою карточку передал Виктору, которую он прикрепил к местному угольному складу в Харькове. По этой карточке он привозил ежегодно подводу угля, и им этого хватало на весь год.

С третьего семестра Виктор стал редко ходить на танцы в клуб НКВД. Ирине это не нравилось, и вскоре их танцевальная связь распалась. На вечерах, которые про­ходили в их великолепном актовом зале в институте на Сумской улице он, конеч­но, танцевал с девочками из их группы, которые с удовольствием танцевали с ним, и он был среди них нарасхват. Со временем он стал танцевать в институтском ансам­бле песни и пляски.

.

Институтский актовый зал был одним из лучших в городе. До революции в нем проходили дворянские балы, где на шикарном паркетном полу скользили пары го­родской знати. Музыканты играли на антресолях, располагавшихся в торце зала. Эта антресоль вскоре станет родной для Виктора и его товарищей. Там проявятся их первые творческие технические успехи.

На студенческие танцевальные вечера в этот зал стремились попасть многие студенты из других институтов города. Стража у входа из дежуривших студентов никого не пропускала без приглашений. В этом зале студенты увидели приехавше­го к ним легендарного Кожедуба и бывшего царского посла во Франции генерала Игнатьева, передавшего Советскому правительству все активы России находившие­ся во Франции. Однажды к студентам приехала великая балерина Семенова, и они во­очию ее увидели и поговорили с ней, побывав до этого у нее на сольном предста­влении, которое она дала почему-то не в оперном театре, а в театре украинской драмы имени Шевченко.

После возвращения с фронта, Борис продолжал переписку с Олей и поехал к ней в Москву только в первые зимние каникулы. До этого летом он усиленно готовился к поступлению в институт и никак не мог вырваться к ней. В  письмах она намека­ла, что никак не может понять такой выдержки у  него и отказа от встречи после стольких лет разлуки. Когда он поступил в институт, Оля была очень рада и со­общала, что с нетерпением будет ждать начала зимних каникул.

В первые же зимние каникулы Борис не поехал даже к своим родным и отправил­ся в Москву к Оле, где он не был с 42 года после излечения от ранения. Оля вст­речала Бориса на Курском вокзале и страшно боялась, что может не узнать его, несмотря на то, что они обменивались фотографиями. В толпе выходивших с поезда они издали увидели друг друга и устремились навстречу, расталкивая людей и ни­кого не замечая. Бросившись в объятья, они долго стояли, прижимая друг друга. Борис чувствовал, как Оля тихо плачет, не проронив ни звука. Он еще сильнее при­жал ее к себе. Так они долго стояли, обнявшись, и люди с добрыми улыбками проходили мимо, оборачиваясь и провожая их теплыми взглядами. После этого они только кре­пко и продолжительно поцеловались. Это была безграничная радость двух любящих сердец. По прибытию в Москву Оля сразу же представила Бориса своим родителям, и они приняли его как своего и все каникулы в их доме царило радостное настрое­ние. Он остановился у той же хозяйки на Филях, у которой он жил с тем суетли­вым капитаном после лечения в госпитале.

Летом Борис съездил на неделю к своим родителям и затем уехал в Москву к Оле и пробыл у нее все лето. Он переехал жить к ее родителям и уже  рассматри­вался ими как зять. Оля взяла отпуск, и они все время проводили, гуляя везде, но больше в Филевском парке, который стал для Бориса своим после прошлых пребываний  в Москве. Не пропускали они и новых кинофильмов, интересных спектаклей и основных московских музеев. Оля по-прежнему работала в роддоме Грауэрмана на Арбате. Его сотрудники вернулись в свои родные стены после окончания войны и занимались своим привычным делом.

Оля подумывала оставить работу и поступить в институт, но не решалась. Многое уже забылось из средней школы. Борис настаи­вал и предлагал свою помощь в подготовке, но им было не до этого. Они обсужда­ли, как им быть дальше. Оля считала, что им нужно расписаться уже сейчас, а Борис считал, что нужно подождать. Он не мог содержать семью, будучи студентом, а нах­лебником у кого-либо он не хочет быть. Оля это понимала, соглашалась и все же, настаивала на своем. Расхождение во взглядах по такому немаловажному вопросу несколько омрачило их отношения, но им хватило ума и выдержки, чтобы не довести дело до разрыва. Они молчаливо отложили его решение, прекратив разговоры на эту тему. После этого Оля предложила ему перевестись в Московский авиационный ин­ститут. Борис, подумав, согласился с тем, что это стоящая мысль и ее нужно иметь в виду.

 В это же время Саша с Виктором занялись заработками весьма необычным, но бо­лее реальным методом, чем Саша занимался в Троицке, играя на фанерке с костяш­ками у инвалидов. Саша не оставлял, при всяком удобном случае, выдвигать различ­ные идеи о заработках. Приобретенная им  рабочая косточка все время давала себя знать и здесь в сту­денческой среде.

До войны, занимаясь в спецшколе, Саша соорудил из фанеры фотоаппарат, купил в аптеке линзы и из них сделал к нему объектив. Снимки получались довольно сносными. Этим фотоаппаратом он делал снимки в Москве и Ленинграде, куда на эк­скурсию он был направлен как отличник боевой и политической подготовки и как бравый помкомвзвода школы. Его так называли за зычный и певучий голос. Родите­ли, видя его успехи, купили ему фотоаппарат «Лейку» ко дню рождения, также как родители Виктора стали давать ему деньги на художественные краски. Лейка явля­лась царским подарком и была до войны большой редкостью у студентов.

Саша предложил использовать служебное положение его матери, которая работа­ла заведующей детского сада. Она должна была разрешить им фотографировать де­тей, а затем предложить родителям купить фотографии их детей. У Виктора стала лучше получаться композиционная съемка и они разделили обязанности. Виктор фотогра­фировал, а Саша проявлял пленки и печатал снимки. У них быстро пошло дело, и они хорошо подзаработали. Но, как говорится, их погубила жадность. Очень быстро они насытили рынок и спрос, практически, прекратился.

К тому времени жизнь в стране налаживалась, и положение студентов стало улучшаться. Стали иными и развлечения. Саша и Борис начали почти регулярно по­сещать открытую музыкальную раковину в саду Шевченко. Симфонический оркестр исполнял всевозможные произведения симфонической музыки, и там очень часто иг­рались популярные мелодии из классических произведений. Ребята приобщили и Ви­ктора к посещению музыкальной раковины. Со временем это стало и для него при­ятным время провождением. Ему нравилось под звуки этой серьезной музыки погружаться в свои мысли и плыть по их течению. Отвлекал оркестр от мыслей только тогда, когда музыка переходила в своем звучании от плавного хода к бравурному, сильном зву­чанию. Под музыку очень хорошо думалось. Популярные мелодии, конечно, думать не давали, их Виктор слушал с удовольствием. Это их увлечение продолжалось всего один сезон, но оно оставило хороший след в их памяти.

Иные ребята стали больше баловаться выпивкой. Один студент, сильно выпив­ши, ехал в троллейбусе, и ему не понравилась шляпа впереди сищего человека. Он категорически потребовал ее снять. Это требование, вылившееся в дикую форму, переросло в скандал, и студент оказался в милиции. Он был не на плохом счету в институте, и его руководству пришлось приложить немало усилий, чтобы вызволить этого противника шляпы. Такие выходки были  достаточно безобидным проявлением студенческих вывертов. Были случаи и посерьезнее. Обычно это проис­ходило после выдачи стипендий.

Получив стипендии и не ощущая острой потребности в пище, как это было во время войны, студенты, как правило, заключали всевозможные мыслимые и немысли­мые пари. Обычно спор шел на то, кто больше выпьет или съест чего-либо. Одно со­ревнование по «съеданию» чуть было не окончилось трагически. Спор был на съе­дание пирожных — трубочек, заполненных кремом. Если спорящий не съест оговоренное количество трубочек, то оплачивает пари и съеденное количество пирожных. Эти пирожные на рынке у торговок были дешевле, чем в магазине и ребята отправились на Благбаз. Прямо рядом с одной из таких торговок началось поедание.  Не доходя и до половины условленного количества трубочек, с парнем начало твориться не­ладное. Губы, а потом и все лицо начало синеть и по лицу пошли судороги. Парень потерял сознание и упал на руки подхвативших его ребят. Они бегом на руках от­несли его в дирекцию рынка, откуда его увезла вызванная скорая помощь. С трудом его откачали и спасли ему жизнь. У торговки был некачественный крем, и парень получил тяжелейшее отравление.

Другие случаи были не лучше конечно, но не с таким трагическим концом. Напри­мер, кто больше выпьет бутылок пива за два часа, не бегая в туалет. Проспорив­ший оплачивает все выпитое пиво. Или выпивший единым махом пол-литра водки без закуски, должен через десять минут пройти по бордюру тротуара на оговорен­ное расстояние и не свалиться с него. Были всякие и другие споры. Но никто из троих друзей не принимал участия в этих турнирах ни в качестве участника, ни в качестве зрителя, считая все это крайним проявлением бурсачества.

Студенты занимались не только бурсаческими развлечениями, но и весьма полез­ными делами на различного вида субботниках, включая и восстановление своего института в Померках. В городе на субботниках они работали, в основном, на рас­чистке развалин рядом находившегося театрального института. На всей Сумской улице это здание оказалось единственным полностью разрушенным, так же как и недалеко располагавшийся обком партии напротив громадной, самой большой в Ев­ропе площади Дзержинского. Находившийся между ними строительный институт ос­тался цел, а эти два здания оказались разрушенными. Обком восстановили, а теат­ральный институт разобрали с помощью студентов. Они же на его месте насадили молоденьких деревьев, которые затем выросли и образовали сквер вокруг фонтана, сооруженного затем на месте театрального института. Фонтан был сооружен в ви­де ниспадающей широкой плоской струи воды, за что он получил название Зерка­льная струя и стал одной из достопримечательностей города.

К концу четвертого семестра на Виктора навалилось крупное несчастье. У отца обнаружили рак. В Мариуполе у него удалили полипы в носу и в тот же день, не став ожидать пассажирского поезда, он поехал домой в Волноваху на открытом тамбуре товарного поезда и застудил совсем свежую ранку. Через некоторое время ранка загноилась. Взятая из нее пунция показала, что опухоль злокачественная. Так, из-за пустяка, судьба обрекла самого дорогого для Виктора человека. Для всех это был страшный удар, а отец держался внешне, как будто ничего и не про­изошло. Никто не знает, чего это ему стоило.

Вскоре отец приехал к Виктору в Харьков с направлением на операцию в город­ской онкологический центр. Оперировал отца замечательный хирург Натанзон. Он перерубил переносицу, отвернул нос в сторону, удалил всю его внутреннюю поло­сть, а затем пришил нос на прежнее место. Операция настолько прошла успешно, что с течением времени, не видно было даже, что нос отрезался. На переносице остался только след, как-будто от очков. Операция прошла успешно не только внешне, но главное, по своему качеству. Через десять лет его даже сняли с наблюдения и демонстрировали как случай полного излечения рака хирургическим путем. Но потом жизнь показала, что рак не так-то просто победить.

В период болезни отца и у Виктора сдало здоровье. От переживаний за судьбу отца у него появились периодические, резкие боли в животе. В студенческой кли­нике определили гастрит. Психологическая нагрузка, переживания за отца и нерв­ный стресс сделали свое дело, и наиболее слабое звено в организме не выдержало. Виктор сел на диету и пил желудочный сок.  По справке из поликлиники, его прик­репили к студенческой городской диетической столовой, где обеды были повкус­нее чем в институтской столовой, несмотря на то, что они были диетическими. Главное — они были бесплатными. Боли начали постепенно стихать, а здесь и у отца дела пошли на поправку. Но боли периодически давали себя знать, и иногда Фима Шраго тащил его прямо на себе домой с танцев в клубе НКВД.

Летом все студенты выехали на производственную практику. Практика после пер­вого курса, как упоминалось, была летом по военной кафедре и проходила на ин­ститутском аэродроме в Померках рядом со старым восстанавливаемым институтом, в том числе и с помощью студентов. После окончания военной подготовки, тем, кто не имел воинского звания, было присвоено первое офицерское звание. Пос­ле второго курса летняя практика проходила на местном авиационном заводе, ко­торый только восстанавливался после разрушений, причиненных оккупацией. Этот за­вод, как и сам авиационный институт, имеет примечательную историю и на ней сле­дует остановиться, но несколько позже, чтобы не нарушать канву повествования.

Студентов, в основном, сосредоточили в конструкторском бюро завода по разбору документации и очистке астролонов, представлявших собой жесткие полимерные прозрачные листы с нанесенными на них тушью чертежами различных деталей. Это были, так называемые плазы. Астролоны привезли из Германии, и их нужно было очищать от немецких чертежей с тем, чтобы затем на них наносить наши чертежи

Практика после третьего курса проходила на казанском авиационном заводе, который сформировался, в основном, во время войны после эвакуации на него московского авиационного завода с Филей. В Казани шло изготовление ново­го послевоенного бомбардировщика Туполева ТУ-4, скопированного со знаменитой американской летающей крепости  В-29, о чем рассказ будет позже.

Приехавшие студенты расположились в общежитии местного авиационного институ­та, и в первый же день отправились купаться на Волгу, переправившись на остров Маркиз. Там у студентов разыгралась страшная драма. Утонул их студент Володя Карпман. Он с их  студенткой, его подругой Марией Елькиной, отошел в сторону от группы купающихся, и Мария вошла в реку, не увидав, что она попала в водово­рот. Мария стала тонуть и подняла крик. Володя бросился ее спасать. Он вытолк­нул Марию из водоворота, а сам не смог справиться с водоворотом и он увлек его в свою пучину, унося его тело в волжские глубины

Виктор за это время по справке прикрепился к заводской диетической столовой и питался там также бесплатно. Обеды по своему качеству был) значительно вкуснее чем в студенческой диетической столовой в Харькове, и это вызывало добродуш­ное подтрунивание друзей над ним

На заводе его направили в цех сборки центральной части фюзеляжа самолета, в котором располагался бомбовый отсек. Для крепления кассет с бомбами, в верх­ней части фюзеляжа проходила продольная балка. После выемки фюзеляжа из сборо­чного стапеля эта балка проседала вниз. Виктору поручили разобраться с этим яв­лением и найти причину. Акиктор с трудом установил, что причиной является неправильная установка фиксаторов в стапеле. Когда  увидели, что этот парнишка справился хоть и не с такой уж сложной задачей, но справился самостоятельно, его стали привлекать к решению и других технологи­ческих вопросов. К окончанию практик он уже работал как заправский цеховой технолог, освоив оформление и прохождение необходимой технологической докумен­тации.

За время практики в Казани ничего не было сказано о Борисе и Саше.  Дело в том, что в Казани их уже не было. Они еще до этого оставили институт. В  конце шестого семестра некоторых студентов третьего курса начали приглашать в рай­ком комсомола на собеседование. В райкоме предлагали перейти в местный универ­ситет на факультет строения вещества.

К тому времени, после взрыва американцами ядерных бомб в Японии к концу войны, было ясно, что не за горами то время, когда атомная бомба появится и у нас. Нужно было создавать атомную промышленность, и для этого необходимы было иметь соответствующих специалистов. Поэтому, в крупных униве­рситетских городах образовывались эти факультеты для ускоренной подготовки инженеров-физиков из числа студентов старших курсов технических институтов этих городов. Переводили в университет на четвертый курс с обещанием выпустить через два года с инженерными дипломами.

На собеседование приглашалась и наша троица. Борис и Виктор сразу же отказа­лись. Их не прельщала работа атомщиков, сопряженная, как они считали, с большой опасностью облучиться. А Саша заколебался, не говоря о побудительных мотивах. Ребята могли только догадываться. Саша дружил с одной весьма энергичной сту­денткой из их группы Маиной Степановой. Дружба их протекала неравномерно. То они ссорились, то мирились. В это время они были в ссоре и, как видно, в доволь­но крупной. Очевидно, Саша задумал насолить ей и уйти из института. Вообще Саша был добродушным человеком и часто не мог устоять под напором Маины по тому или иному вопросу. На этот раз он, очевидно, решил упереться и «закусил удила». Ребятам он ничего не говорил и дал согласие на перевод. В группе это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все теперь обсуждали перспективу их дружбы. Как бы там ни было, а Саша из института ушел. Чтобы закончить эту тему, следует отме­тить, что они, в конце — концов, поженились к окончанию своих ВУЗ,ов.

Через некоторое время после завершения набора на ядерный факультет, стали опять приглашать в райком комсомола. На этот раз приглашали только тех, кто сдал госэкзамены по иностранному языку на пять. Бориса и Виктора пригласили в райком в числе других студентов.

Вел беседу седовласый полковник. Он предложил переехать в Москву и поступить в специальное военное учебное заведение с зачислением в кадры Советской Ар­мии. Принимать будут на четвертый курс с последующей учебой в течение двух лет. По окончании учебы им будет выдан диплом инженера той специальности, по которой они учились в своих институтах и им будет присвоено очередное воинс­кое звание. Они будут в совершенстве владеть двумя иностранными языками и ра­ботать в специальном военном учреждении. Виктору стало сразу же понятно — будут готовить для технической разведки. Это его никак не прельщало, и он тут же и категорически отказался. На этот раз дрогнул Борис. На занятия он пришел молча­ливый и на вопрос:

 — Ну как? — только ответил: — Надо думать.

Два года летних каникул Борис проводил в семье Оли, и дальнейшее положение неопределенности в их отношениях становилось неприличным. Он это понимал. Но входить в семью других людей в положении студента никак не мог. Возраст не позволял. Сейчас представлялась возможность войти в их семью обеспеченным че­ловеком в чине капитана, и вскоре маячило звание майора. Есть над, чем подумать. В итоге Борис уехал в Москву. Так Виктор остался один. С Сашей он часто видел­ся, а с Борисом они переписывались. Ни Саша, ни Борис, ни слова не упоминали о характере их учебы, а Виктор, понимая, и не расспрашивал.

Виктор жил активной студенческой жизнью, неплохо занимался, играл в волейбол и футбол, рисовал и иногда потанцовывал все-таки на танцах в своем клубе. Поли­тикой он не интересовался и был вполне благовоспитанным комсомольцем, поддер­живающим все решения партии и правительства. Но когда разразился югославский скандал и Сталин обвинил Тито в отступлении от социалистических принципов и в национализме, у Виктора второй раз появилось сомнение в правоте действий Ста­лина. Он не понимал как можно так обвинять человека не жалевшего жизни в бо­рьбе с фашизмом. У всех еще свежо было в памяти мужество югославского народа, проявленное в этой борьбе. И на этот раз Виктор не стал ни с кем делиться сво­ими сомнениями.

Жизнь в стране налаживалась и входила в нормальное русло. Шло активное воз­рождение разрушенного войной хозяйства в районах подвергшихся оккупации. В се­ла вернулись солдаты и сельское хозяйство начало подниматься. Отменили карточ­ки, и началась свободная торговля. В магазинах еще мало что имелось, но можно было купить свободно без карточек то, что имелось. Промышленность еще не закон­чила перестройку на изготовление мирной продукции, поэтому промышленных това­ров было еще мало.

Провели денежную реформу и заменили деньги на новые, которые были красивее старых, но значительно больше по размерам и это вызывало неудобства. Карманы, бумажники и кошельки битком набивались бумажными деньгами, но люди были до­вольны отменой карточек и обменом денег. Становилось меньше спекуляции, барахолки на рынках стали сокращаться, а сами рынки начали приобретать более цивилизованный вид. Общественная жизнь в стране четко организовывалась, контролировалась, и держалась в руках партией.  Это со­здавало спокойствие и уверенность в массах несмотря на имевшиеся значительные трудности послевоенного восстановления, чего нельзя было сказать о международ­ных отношениях, напряжение в которых все время возрастало.

Прошло уже боле двух лет после Фултонской речи Черчилля,  в которой он опреде­лил СССР как главного противника Западной демократии и тем самым положил на­чало холодной войны. Началась политическая борьба за страны Восточной Европы, в которых еще находились наши войска после освобождения их от гитлеровской ок­купации. Балканы были «сахарной косточкой» для Черчилля и не зря он добивал­ся открытия второго фронта именно на Балканах, стремясь первым войти в эти страны. Поэтому наличие советских войск в Восточноевропейских странах являлось «костью в горле» у Черчилля, и он любыми методами хотел избавиться от нее. Нес­мотря на то, что Черчилль уже не находился у власти в Англии, он по-прежнему ос­тавался политическим лидером Запада, и с ним считались.

Правительство СССР понимало, что оставаться долго в этих странах наши войска не смогут кроме Германии, где их нахождение определено международными согла­шениями. Для того, чтобы вывести войска из Балкан, нужно было позаботиться о со­здании правительств в этих странах, которые были бы лояльны к нашей стране. Эти страны начали называть странами народной демократии, и в них с нашей стороны была проведена грандиозная работа по формированию в этих странах обществен­ного климата на социалистической основе и образованию соответствующих правительств.

Виктор вначале не понимал как в стране, сформировавшейся и жившей при капи­тализме со сложившимся определенным общественным сознанием, можно насадить сверху понятия, нормы жизни и идеологию социализма. Ведь люди в этих странах родились и выросли в условиях травли и клеветы на СССР, при всемерном разду­вании имевшихся у нас недостатков. Как они смогут воспринять все те изменения в их сознании, которые им будут навязаны извне и за такие исторически неболь­шие сроки? Он не находил ответов на эти вопросы, задаваемые самому себе, но ни­где не высказывал их вслух. Он не сомневался в правильности социалистических идей, но он не понимал, как их можно в этих странах насадить сверху, да еще в такие короткие сроки.

Со временем, размышляя, он пришел к мысли, что провозглашение этих стран стра­нами народной демократии, а не социализма, позволит постепенно решать именно проблему изменения общественного сознания в сторону социализма. О переходе к социализму у них можно будет говорить уже потом, когда соответствующие правите­льства создадут нужный общественный климат в этих странах.

Помимо ведущейся политической борьбы, началась подготовка военного противо­стояния Запада и Востока, вылившаяся затем в создание на Западе военного блока НАТО, а на Востоке Варшавского договора. Борьба за страны Восточной Европы и включение их в орбиту влияния СССР отодвигала на Запад границы соприкоснове­ния со странами НАТО и, главное, расширяло базу социализма в Европе. В этом руко­водители СССР видели главный свой долг перед народами нашей страны и освобо­дившихся стран Европы и всего мира.

ПРОЕКТ КОНКУРСНОГО САМОЛЕТА

Четвертый год в институте начался с чтения специальных курсов по проекти­рованию, расчетам и производству самолетов. Общеобразовательные инженерные дис­циплины были закончены на третьем курсе. Новые предметы были уже значительно ин­тереснее.  Первые же дни занятий удивили лекции по аэро-динамике. Преподаватель Борисенко выводил на доске, выписывая с бумажки, формулу циркуляции вокруг кры­ла. Выводил в течение двух лекций и когда закончил, то с облегчением вздохнул. Студенты сразу же  обеспокоились — что же это, и им нужно будет выводить эту формулу на экзамене, но уже без бумажки? Борисенко добродушно успокоил, что выводить не придется. Он дал подробный вывод с тем, что бы показать методологию  в решении такой задачи. Этот подход очень пригодился Виктору при дипломном проектирова­нии, о чем несколько позже.

Кафедру конструкции самолетов возглавлял профессор Иосиф Григорьевич Неман. Он был кумиром студентов, хорошо знавших историю ХАИ, которую он сам же и оли­цетворял. Особенно студентов прельщала его конструкторская деятельность в ин­ституте. Очень интересно и увлекательно было слушать лекции Немана, но законс­пектировать их в полном объеме оказалось практически невозможно. Это были не лек­ции, а рассуждения и поиск наиболее оптимальных решений той или иной конструк­торской задачи. Он давал логику поиска такого решения, а не конкретное решение. Еще тяжелее было сдать ему экзамен по теории проектирования самолета.

На экзамене он запускал в аудиторию сразу всю группу и всем одновременно раздавал билеты. При этом тут же разрешал их читать и если кому-либо не понравились вопросы почему-то, то разрешал выбирать тот билет, который понра­вится. Они для него не имели никакого значения для оценки знания студента. За­тем он отпускал всех на два часа готовиться к экзамену  по выбранным студен­тами билетам. На экзамен нужно было принести из библиотеки книги, журналы и лю­бую иную литературу, включая и конспекты лекций. При этом не имело значения, ка­кие конспекты принес студент — свои или чужие или те и другие одновременно. Ли­тературу нужно было подобрать по содержанию каждого вопроса, имеющегося в би­лете. И вот начинался экзамен. Вначале нужно было показать все то, что подобра­но из литературы по каждому вопросу и дальше разговор шел только по этим пер­воисточникам. Нужно было продемонстрировать уровень понимания того, что было в принесенной литературе. Естественно, что этот, с позволения сказать, экзамен, а на самом деле углубленная техническая беседа уходила далеко за рамки содер­жания тех вопросов, которые послужили исходной базой для беседы.

Неман учил работать с литературой, а не зазубривать формулы и длиннейшие уравнения как это было, например, по аэродинамике. При этом он и сам знакомился с той литературой, которую приносили студенты и иногда не попадавшуюся ему. Подо­бным экзаменом он пополнял и свои знания. Неман постоянно подчеркивал мысль о том, что институт дает первичные знания и исходные положения при решении тех или иных задач. Если заниматься конструированием в полной глубине понимания этого процесса, как созидания нечто нового, а не разработки тривиальной конст­рукции и выпуска рабочих чертежей для ее изготовления, то человеку, занимающим­ся этой деятельностью, придется каждый раз осваивать все новые и новые области знания. Это является нормальным явлением для любого человека, зани­мающегося творческим трудом в какой бы то ни было области. К сожалению, в инс­титутах редко где учат так творчески работать с литературой, как это делал Не­ман, читая свой курс, а так же занимась со студентами реальным конструированием при курсовом проектировании, которое он начал практиковать еще до войны.

С тем, чтобы повествование было более полным, следует рассказать более подробно об институте и, вообще, о пред­военном самолетостроении на Украине.

Зарождение авиационной науки на Украине следует считать 1922 год, когда про­фессор Г. Ф. Проскура, впоследствии академик АН УССР, создал авиа секцию в Харь­ковском технологическом институте (ХТИ) на кафедре гидродинамики, переросшее затем в авиационное отделение механического факультета. Первый выпуск инжене­ров по авиационной специальности состоялся в 1928 году.

В 1930 году по решению советского правительства крупные инженерные институ­ты страны были разукрупнены, и на их базе образовалось более 600 технических ВУЗ,ов различного профиля, а также было открыто более 1500 техникумов. Индуст­риализация страны набирала темпы и во весь рост встала задача подготовки оте­чественных инженерно-технических кадров. Проведенное разукрупнение институтов явилось кардинальной реформой высшего образования в стране, в результате кото­рой к середине 30-х годов в стране появилась основная масса инженерно-техни­ческих кадров, обеспечивших создание экономической базы страны, позволившей затем выиг­рать одну из жесточайших войн человечества.

Среди разукрупняемых институтов был и ХТИ, из которого образовалось шесть институтов, в том числе и Харьковский авиационный институт (ХАИ). Выпускник одного из первых наборов ХТИ авиационного отделения Неман  занял место заведующего кафедрой конструкции самолетов ХАИ. Тогда он работал на харьков­ском авиационном заводе, где главным конструктом был Калинин К. А.

Свою творческую работу в качестве главного конструктора Калинин начал на заводе в Киеве. Там он разработал и построил свой первый самолет К-1. Свой первый вылет он совершил 26.06.25 года. В 1926 году Калинин со своей группой переезжает в Харьков и становится главным конструктором местного авиазавода. Тогда завод на своем бланке имел длинное название: «Наркомвоенмор. Государственное Всесоюзное объединение авиационной промышленно­сти. Государственный Союзный завод опытного самолетостроения (ГРОС) Сокольни­ки». Переехав в Харьков, он начал модификацию К-1. Самолет К-2 как модификация К-1 получился неудачным. А вторая его модификация К-3, проведенная с участием Нема­на, получилась более удачной. Самолет той же схемы имел пять посадочных мест для пассажиров, и в 1928 году на международной выставке в Берлине получил Зо­лотую медаль. В серию пошел самолет К-4. С тем же двигателем он имел дальность полета 1000 километра со скоростью 174 км/час. Этот самолет строился в аэросъемоч­ном, пассажирском и санитарном вариантах, выполняя рейсы, в основном, по Украине. В 1929 году самолет «Красная Украина» с пассажирами на борту осуществил пере­лет до Иркутска по маршруту протяженностью 10 тысяч километров. Первого мая 1929 года семь самолетов К-4 в групповом полете перелетели Кавказскиее горы и приземли­лись в Сочи. До этого один К-4 долетел до Алма-Аты за три дня. Так осваивались аэрофлотовские трассы страны отечественными самолетами. В трех модификациях бы­ло построено 22 таких самолета.

18 октября 1930 года состоялся первый вылет самолета К-5. На нем был устано­влен отечественный двигатель М-22 мощностью 480 л.с. Самолет поднимал два члена экипажа и восемь пассажиров. Этот самолет эксплуатировался в Аэрофлоте вплоть до 40-х годов. За 1930—34 годы было построено 260 таких самолетов. На нем впер­вые у нас был применен управляемый в полете стабилизатор. За создание этого самолета Калинин был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Самолет К-6 был создан для перевозки матриц газеты «Правда» и в 1930 году прошел испытания.

Вершиной творчества Калинина был самолет К-7. Это был самый большой в мире пассажирский самолет того времени и первый самолет в мире, выполненный по схе­ме летающее крыло. У него не было фюзеляжа в прямом его понимании. Вместо него от крыла шли две хвостовых балки, а экипаж из 12 человек и 128 пассажиров на­ходились в толстом крыле. Самолет имел семь двигателей М-34, каждый мощностью 830 л.с. Размах крыла составлял 53 метров, а длина фюзеляжных балок 28 метров, максималь­ная скорость 204 км/час, взлетная масса 36 тонн и дальность полета 3300 километров. Один из двигателей был толкающей схемы. Это был самый современный пассажирский са­молет. В военном варианта он представлял собой тяжелый дальний бомбардировщик с бомбовой  загрузкой  10 тонн  и  12-ю  огневыми  точками самообороны.

Помимо оригинальнейшей компоновочной схемы, в этом самолете был реализован ряд новых конструктивно-технологических решений. Его каркас изготавливался из хромо-молибденовых труб, впервые были применены серворули. На земле всех пора­жали колеса шасси диаметром два метра. Впервые они были баллонного типа, кото­рые наша промышленность уже тогда смогла изготовить самостоятельно.

Самолет был спроектирован в 1930-м году. В 1931 году Реввоенсовет СССР утвер­дил проект К-7 и принял решение о его строительстве. На харьковском авиазаводе для его сборки был построен специальный корпус. Рабочие чертежи были переданы в производство в октябре 1932 года, а 29 мая 1933 года самолет выкатили на летное поле. Он был построен всего за восемь месяцев. Для такого гиганта это был мировой рекорд производительности в самолетостроении.

 В это же время Туполев начал разрабатывать свой самолет «Максим Горький», близкий по размерам к самолету К-7. Он был выполнен по тривиальной схеме и не носил в себе каких-либо конструктивных новинок в отличие от К-7. Проектируя свой самолет, Туполев начал писать всевозможные кляузы на Калинина, заявляя, что этот самолет летать не сможет и обвинял Калинина в авантюризме. Не известно первые ли это были «писание» Туполева на своих коллег, но известно, что после войны он будет писать и на своего ученика Мясищева. А тогда, Сикорский, находясь в США и узнав о проекте К-7, прислал Калинину поздравительное письмо в связи с созданием такого самолета , заявив, что он преклоняется перед конструкторским талантом Калинина. Это была непредвзятая оценка, амбициозно не зашоренного человека

Первый вылет самолет осуществил 21 августа 1933 года. После этого было осуществлено 12 испытатель­ных полетов, в которых самолет показал себя вполне работоспособным. При полете на максимальную скорость 21 ноября хвостовое оперение начало сильно вибриро­вать, разрушилось и самолет разбился. Погибло 15 человек. К сожалению, после этой катастрофы  проект закрыли, а самого Калинина перевели в Воронеж. Такая же печальная судьба постигнет и «Максима Горького». Так наши предвоенные самолеты-гиганты и не появились в свет. О самолете Туполева написано и снято на пленку немало, а вот о самолете К-7 в технической и публицистической литературе ничего не пишется. Даже учившиеся послевоенные студенты в ХАИ ничего о нем не знали и Неман ничего о нем не рассказывал. А ведь на нем тогда проявилось новое фи­зическое явление, приведшее к катастрофе, которое было понято значительно поз­же, и были найдены эффективные методы борьбы с ним.

История развития авиации знает немало случаев, когда проявлялись не одно но­вое неизвестное ранее физическое явление, приводившие к катастрофам и гибели людей. Они, как правило, возникали с ростом скоростей полета. Так было с вибра­цией крыла при достижении определенной скорости полета, получившее название флаттера крыла, также как возникавшая вибрация переднего колеса шасси получи­ла название шимми. Примечательно, что оба эти явления исследовал математичес­ким путем впервые наш крупнейший советский ученый Келдыш и  на кончике пера рассчитал и предложил технические меры борьбы с этими опасными явлениями, унесшими немало жизней.

В гибели К-7-го проявилось явление вибрации хвостового оперения, при достижении определенной скорости и соответствующей компоновке са­молета, получившее впоследствии наименование бафтинг. К бафтингу привел седьмой толкающий двигатель, который был установлен на задней кромке крыла между фю­зеляжными балками. При определенной скорости, струя от его винта образовывала чередующиеся завихрения, ударявшие с этой же периодичностью по хвостовому опе­рению. Они  и вызывали его вибрацию, на действие которой оперение не рассчитывалось. К сожалению, в историографии авиации не приводится случай с К-7, как случай впервые проявившегося в авиации бафтинга хвостового оперения.

Судьба Калинина также трагична, как и его К-7-го. Калинина в 38-м году арестовали, и он оказался единственным из больших технических специалистов которого расстреля­ли. Всех других потом выпустили, и они с успехом для страны трудились каждый на своем поприще. А вот Калинина за что-то расстреляли

Не менее примечательна и история самого Немана. Он выходец из семьи столяра. Вступил в 1920-м году добровольцем в Красную Армию и служил политработником. В 1926 году, будучи студентом 4-го курса, поступил копировщиком в опытный отдел харьковского авиазавода, где был главным конструктором Калинин. Последователь­но, после окончания института, занимал должности чертежника, начальника констру­кторской бригады, начальника отдела и затем заместителя главного конструктора. Кафедрой в институте заведовал по совместительству.

После ухода Калинина занял должность главного конструктора завода. Неоднократно бывал в заграничных ко­мандировках, начиная с 1929 года, посетив  в Берлине  международную выставку. Как член Государственной комиссии по изучению авиатехники, четыре месяца пробыл в США в 1935 году, а затем во Франции. В начале 1938 года утвержден в ученом звании профессора, а к концу года арестовывается. В июне 1942 года освобожден из за­ключения в разгар Отечественной войны.  В заключении он находился среди видных технических специалистов, в числе которых был и наш главный ракетчик Королев, находившийся тогда в подчинении у Немана.

Конструкторской работой Неман занялся, будучи еще студентом, когда он посту­пил к Калинину в качестве копировщика чертежей. Его недюжинные способности быстро проявились в работе и его конструкторский талант креп от года к году. Поэтому не удивительно, что всего через три года после окончания института в 1928 году он к 1931 году стал заместителем Калинина. Так же понятно, почему ин­женеру с трехлетним стажем доверили возглавить в 1931 году одну из профили­рующих кафедр ХАИ.

Придя в институт уже сложившимся конструктором он не оставил конструктор­ские работы и совместил ее с учебным процессом. При работе в конструкторском бюро на заводе у него сформировалась своя идея и облик принципиально нового пассажирского са­молета. Без всякой раскачки он приступил к его разработке с помощью студентов, которые выполняли курсовые проекты по тематике этого самолета.

Калининские пассажирские самолеты были подкосные высокопланы. Неман в своем самолете применил только начинавший входить в практику самолетостроения свободнонесущий моноплан с низко расположенным крылом и фюзеляжем сигарообразной формы с хорошим обтеканием. К этому добавилась гладкая обшивка, которую приме­нил Неман вместо широко применявшейся тогда алюминиевой гофрированной обшив­ки. Этот самолет получил индекс ХАИ-1, на котором обшивка крыла, фюзеляжа и опе­рения были выполнены из фанеры. Самолет вмещал семь пассажиров. Начали его про­ектировать в 1932 году, а через полтора года  взлетел первый экземпляр этого самолета, который затем стал знаменитым на всю страну. Начиная с 1932 года по­стройка этих самолетов велась на Горьковском авиационном заводе, а  затем на авиационном заводе в Киеве.

К 1934 году максимальная скорость самолета была доведена до 324 км/час, что было соизмеримо со скоростями истребителей того времени. Это произвело фурор в авиационном мире. О нем начали говорить и писать в большой прессе. Для этого самолета Неман разработал и применил впервые в Европе убирающееся шасси в по­лете. Также было достигнуто высочайшее аэродинамическое качество и не в после­днюю очередь за счет гладкой обшивки. Кроме того, на этом самолете летчика упря­тали под остекленный фонарь.

Все это дало блестящие ре­зультаты. За создание этого самолета Неман был награжден орденом Красной Звез­ды. Самолет ХАИ-1 имел отечественный двигатель М-22 мощностью 480 л.с. и раз­вивал рекордную скорость полета. По этому показателю самолет занимал первое место в Европе и второе в мире. В прессе отмечалось, что этот самолет по своим летно-техническим характеристикам превосходит все самолеты гражданской авиа­ции страны и ставит нас в один ряд с передовыми странами.

Учитывая достигнутые Неманом результаты при создании первого же самолета, по решению правительства при ХАИ образовывается свое конструкторское бюро. Таким образом, на авиазаводе было конструкторское бюро под руководством Калинина, а в ХАИ под руководством Немана, где в полную силу развернулись его творчес­кие способности.

В 1934 году Неман создает свой бесхвостый самолет в параллель с летающим крылом К-7 Калинина. Этот самолет, получивший индекс ХАИ-4 был предназначен для изучения динамики полета самолета такой необычной схемы. До этого строи­лись только планеры бесхвостой схемы. Двигатель М-11 располагался за кабиной летчика. За сиденьем летчика располагалось еще два кресла для пас­сажиров.

В 1936 году разрабатывается скоростной двухместный разведчик — легкий бом­бардировщик ХАИ-5. Имея мотор меньшей мощности, он развивал скорость на 100 км/час больше, чем самолет разведчик этого типа, находящийся на вооруже­нии. Этот самолет пошел в серию с 1939 года под индексом Р10, когда Неман уже находился под арестом. На харьковском авиазаводе перед войной было построено 490 таких самолетов. В этом же году был построен самолет ХАИ-6 этого же класса, который показал скорость 429 км/час, что явилось мировым рекордом для самолетов с экипажем из двух человек. На этих самолетах Неман разработал и впервые применил винты с управляемыми в полете лопастями. Такие винты получили наименование винты с изменяемым шагом.

В процессе работы над самолетами ХАИ-5 и ХАИ-6 у Немана сформировалась главная идея его жизни — создание нового типа боевого самолета-самолета штур­мовика. Его облик он сформировал в 1936 году в проекте самолета-штурмовика и воплотил в разработанном им первом нашем самолете-штурмовике ХАИ-52, кото­рый строился с 1939 года, когда Неман уже был в тюрьме.

После этого, по инициативе Сталина, был объявлен конкурс между Сухим, Неманом и Петляковым на проектирование более совершенного штурмовика. Неман уже сидел в тюрьме, и его КБ дорабатывало проект ХАИ-52 под требования конкурса, а Сухой разрабатывал свой СУ-2. Петляков вышел из конкурса и сосредоточился на своем пикирующем бомбардиров­щике ПЕ-2 , в который он срочно переделывал свой проект высотного двухмотор­ного истребителя. Проект конкурсного штурмовика назвали «Иванов».

    Ильюшин не участвовал в конкурсе, но спроектировал свой знаменитый Ил-2, ко­торый успешно прошел летные испытания, но в серию не запускался, и был запу­щен только после того, как стало ясно, что конкурсные проекты задерживаются в своей разработке. Уже во время войны стало ясно, что Ил-2 не во всем отвечает требованиям, выдвинутым ведением боевых операций. Ильюшин срочно разработал практически новый штурмовик Ил-10. К этому времени завершил летные испытания штурмовик Су-2, который показал на 30% лучшие данные по скорости и грузопо­дъемности по сравнению с Ил-10. Но Ильюшин заявил, что у Ил-10 использовано 70 % деталей из Ил-2 и это решило дело в пользу Ил-10, который и был запущен в серию. На самом деле было использовано не 70%  деталей, а только 30 %. Су-2 появился на фронте только к концу войны.

В своих воспоминаниях Ильюшин признает приоритет Немана в создании штурмо­вика, но к нему добавляет еще и фамилию Иванова, который, как считал Ильюшин, так же разрабатывал штурмовик. Ильюшин, очевидно, не знал об объявленном конкур­се, но слышал, что-то об Иванове, причастном к этому делу и принял его за раз­работчика, не зная, что это было условное имя конкурсного проекта.

За семь лет активной работы, которые отвела ему судьба, Неман разработал семь типов самолетов, два из которых строились серийно при нем, а два пошли в серию после его ареста. Такая творческая отдача в то время мало у кого была из числа главных конструкторов. В прессе отмечалось, что по размаху авиацион­ной мысли, в смелости поставленных проблем, по культуре и качеству строящихся самолетов конструкторы ХАИ вправе претендовать на первое место в стране.

Наряду с разработкой новых самолетов и чтением лекций, Неман активно зани­мался научной деятельностью. Он был сторонником максимально широкого примене­ния древесины в самолетостроении, считая, что в грядущей войне дефицит алюми­ния резко сузит возможности массового производства самолетов. В своей настой­чивости он как бы противостоял Туполеву, являвшемуся отцом отечественного ме­таллического самолетостроения из кольчуг — алюминия, разработанного у нас под его воздействием.

Настойчивость Немана в использовании древесины не осталась не замеченной, и уже после его ареста нашла своих сторонников. Проектирование узлов из древе­сины значительно сложнее, чем из металла, поскольку дерево является неоднород­ным материалом, у которого свойства в различных направлениях существенно раз­личаются между собой. Нужны были свои специфические методы расчета на проч­ность, и соответствующие приемы конструирования узлов из дерева.

Перед войной специалистами различных направлений была разработана специальная фанера получившая название дельта-древесина и клей ВИАМ-Б3 для ее склеивания. Бы­ли разработаны научные основы расчета и конструирования узлов из древесины. Все это в значительной мере способствовало преодолению дефицита на алюминий во время войны. В конструкции крыльев и фюзеляжей многих истребителей в боль­ших объемах использовалась дельта-древесина.

В 1948 году ЦК ДОСААФ — это общественная организация по содействию авиа­ции и флоту, объявил Всесоюзный закрытый конкурс на проектирование спортивных самолетов различного назначения. В их число  входили спортивно-пило­тажный одноместный самолет, туристические различных типов и учебно-тренирово­чный. Объявление конкурса Неман не преминул использовать в своем учебном про­цессе, и предложил студентам принять участие в этом конкурсе. Виктор собрал группу своих товарищей с четвертого курса, и они приступили к проектированию спортивно-пилотажного самолета. Ему хотелось попробовать свои силы в про­ектирования одного из наиболее трудных и сложных в техническом плане самоле­тов.

    После лекций  они, пообедав, бежали на выделенные им антресоли над акто­вым залом и приступали к рисованию своих самолетиков. Как правило, поздно ве­чером к ним приходил Неман, садился за чертежную доску и, смотря на нарисован­ное, начинал их каждый раз хвалить. Но мало-помалу, поправляя то, что они нари­совали за день, он постепенно стирал все это и затем предлагал попробовать посмотреть «вот такое еще решение». Следующий день они корпели над этим реше­нием. Вечером приходил Неман, все начиналось сначала, и появлялся очередной вариант. Так они вводились в азы проектирования в течение месяца. Увидав, что если они еще и не «встали на крыло» то, по крайней мере, уже «легли на крыло», он поручил группу Виктора своему сподвижнику по созданию ХАИ-1 Арсону Льву Давидовичу. Он только пришел в институт с саратовского авиационного заво­да, где  проработал всю войну начальником конструкторского отдела завода. Сам Неман стал заходить к ним пореже.

Группа Виктора спроектировала свой самолет, назвала его «Старт» и отправила в Жюри конкурса, отбыв на каникулы. Живя у родителей, он получил письмо от Немана, который сообщал, что его проект  занял первое место по классу спортивно-пилотажных самолетов и допущен ко второму этапу конкурса — разработке технического проекта. Он предлагал Виктору прервать каникулы и приехать в институт. Принято решение в институте образо­вать конструкторскую группу из пятикурсников и дипломников для разработки технического проекта «Старта», поскольку по первому этапу конкурса был разра­ботан только эскизный проект самолета. Ему необходимо было подготовить ра­боту для каждого студента этой группы, состав которой определен в количестве 20 человек.

Это сообщение вызвало у Виктора неописуемый восторг, а у его роди­телей нескрываемую гордость за их сына. Первая же серьезная работа была признана и оценена на таком высоком уровне. Он с радостью помчался в Харьков, вызвав еще Колю Нестеровского. Вместеони подготовили все, что было необходимо для того, что бы каждый студент мог незамедлительно приступить к работе.

По классу туристических самолетов первое место занял Сухой. Виктор был удив­лен, что такой маститый конструктор не стал проектировать спортивно-пилотаж­ный самолет, проект которого был более престижным. По классу учебно-тренирово­чных самолетов первое место занял Яковлев. И опять вызывало удивление, что этот признанный создатель первоклассных истребителей Отечественной войны также не взялся проектировать пилотажный самолет, который по своим техническим характе­ристикам в наибольшей мере подходит к истребителям. Основным конкурентом Вик­тора оказался заведующий кафедрой конструкции самолетов Казанского авиацион­ного института. Он представил проект под своим собственным именем так же как Сухой и Яковлев. А вот Неман, вложив столько труда в проект Виктора, даже и не попытался это сделать. А в проекте Виктора, конечно, идея во многом была отработана немановская, поэтому, очевидно, этот проект и занял первое место наравне с Сухим и Яковле­вым по другим классам.

ОКОНЧАНИЕ ИНСТИТУТА

После летних каникул на первом же занятии пятого курса объявили, что про­ект Виктора занял первое место на Всесоюзном закрытом конкурсе по классу спортивно-пилотажных самолетов и допущен ко второму этапу конкурса для раз­работки технического проекта. Для его разработки в институте создается группа из студентов пятого курса и дипломников. Пятикурсникам работы, выполняемые в этой конструкторской группе, будут защитываться в качестве курсовых проектов и лабораторных работ по всем дисциплинам. Дипломники будут защищать свои вы­полненные работы в этой группе в качестве дипломных проектов.

Это сообщение вызвало бурю восторгов и аплодисменты. Они несколько поутихли, когда объявили, что в группе будут работать студенты, определенные кафедрой конструкции самолетов, поскольку состав группы ограничен двадцатью человека­ми. Из пятого курса в группу выделяется восемь человек и зачитали список вы­деленных студентов. По аудитории пошел шепоток не то удивления, не то одобре­ния. Все видели, что в эту группу попали наиболее сильные студенты, но многие также хотели бы попасть в эту группу, чтобы не делать курсовых проектов.

От института руководителем этой группы назначался Арсон, поскольку он уже руководил викторовой группой по разработке эскизного проекта «Старта» и это было воспринято как должное. Удивление у студентов вызвало сообщение о руко­водителе от студентов. Все думали, что им будет Виктор, поскольку он был инициатором и руководителем работ в их бывшей группе. Но объявили, что руково­дителем будет дипломник, Сталинский стипендиат Юра Алексеев. По аудитории прошел гул неодобрения. Пятикурсники считали проект «Старта» своим и передачу руководящей роли дипломникам в дальнейшей разработке «их» проекта воспринимали как ущемление их прав. На возглас: — а как же Виктор? — последовал ответ, что он будет заместителем. Все сочувственно посмотрели в сторону

Виктору, конечно, горько было ощущать себя незаслуженно обойденным. Казалось, добился определенных успехов, а его результат уплывает из рук и достается другим в силу каких-то дурацких обстоятельств. Эти «обстоятельства» затем бу­дут преследовать Виктора всю жизнь. «Результаты» его работ все же со временем будут его достигать, но не в таком объеме, как он того заслуживал бы.

Алексеев о своем назначении ничего не знал, и когда приехал в институт на занятия, то это известие было для него как гром среди ясного неба. Они договорились, что Юра будет номинальным руководителем и сосредоточится на расчетной работе, а Виктор будет вести всю практическую работу по разработке конструкции. Начало занятий пятого курса совпало с введением в строй первого восстанов­ленного корпуса института в Померках. Этим зданием был лабораторный корпус, в котором начали занятия четвертый, пятый курс и дипломники, а остальные курсы оставались в городе в здании на Сумской улице. В Померках в новом корпусе за­нятия велись на первых трех этажах, а на четвертом этаже организовали обще­житие.

    Конструкторской группе по самолету ХАИ-12, так стал официально именоваться «Старт»  выделили отдельную аудиторию и там образовалось, по сути, настоящее конструкторское бюро. Ребята приходили туда ежедневно как на работу и отлучались только на слушание лекций. У них получился полный восьми часовой рабочий день. Срок отправки технического проекта был установлен к окончанию десятого семестра. Когда стало ясно, что с завершением работ наметился срыв, работать стали по выходным и подолгу задер­живаться по вечерам. Иногда Виктор по утрам ходил по общежитию, будил ребят и просил спускаться вниз на работу. В ответ слышалось добродушное чертыханье, но на него никто не обижался. Ежеква­ртально Виктор отправлял по установленной форме в Технический комитет Жюри в Москву отчет о состоянии работ в их группе.

Вскоре стало известно, что защи­щать проект в Москву поедет Алексеев. А он, у которого проект был принят на первом этапе конкурса, так и не попадет в Москву и не увидит Бориса и не познакомится с его женой. Ну, разве это справедливо?.

К этому времени поженились таки Саша и Маина. Вся их старая группа из ХАИ гуляла два дня у них на свадьбе вместе с новыми друзьями Саши из университе­та. Виктор втайне завидовал своим друзьям, определивших свою семейную судь­бу. А он все протанцевал. Вот скоро заканчиваются студенческие годы, а он так и не встретил девушку, которая увлекла бы его и он смог бы полюбить ее. Ему нравились только красивые девушки и умеющие хорошо танцевать, но они, как пра­вило, бывали не постоянны, капризны и требовали к себе много внимания

После защиты проект ХАИ-12 получил премию 3000 рублей, а сам проект, как и все другие по другим классам самолетов был положен на полку. Как Виктор не просил Немана построить        ХАИ-12 в учебных мастерских института, которые на­чали возрождаться, так ничего и не добился. Неман откровенно сказал Виктору, что ему не до постройки самолета. Он активно работает над своей докторской диссертацией и не может заниматься его самолетом. Не был построен и ни один другой самолет, разработанный по этому конкурсу кроме проекта Яковлева. В его конструкторском бюро этот проект был реализован в виде учебно-трениро­вочного самолета ЯК-12.

На полученные деньги за проект ХАИ-12 конструкторская группа в полном сос­таве сфотографировалась вместе с директором института Люкевичем, Неманом и Арсоном. Раздеваясь в фотоателье, Виктор попутал с директором свое шикарное драпо­вое черное пальто с котиковым воротником, которое было весьма модным и кото­рое могли себе позволить только состоятельные люди. Родители пошили ему шикарное пальто, радуясь, что у них такой сын, и они хотели, чтобы он «вышел в люди» после окончания института в достойном виде. Этот случай с па­льто послужил поводом для всяких шуточек среди ребят по отношению к Виктору. Никто из студентов, конечно, не имел ничего подобного. Это пальто было не той перешитой железнодорожной шинелью, в которой он начинал учиться в институте. В нем он выглядел преуспевающим молодым человеком, а не бедным студентом. Но это пальто не делало его заносчивым, и он вел себя в нем весьма скромно

На лето пятикурсники отправились на преддипломную практику в Саратов на авиационный завод, осваивавший серийное изготовление нашего первого, ставшего знаменитым, реактивного истре­бителя МИГ-15. Их поселили в заводской гостинице, располагавшейся в типовом бараке времен войны. Барак был, как барак, но зато в нем был газ на кухне. Тогда только ввели в эк­сплуатацию Саратовское газовое месторождение, и в строй вступил первый после­военный газопровод Саратов-Москва.

Виктор до этого не видел и не пользовался газовой плитой. Эта техника очень понравилась ему. К тому времени желудочные боли у него прошли, и он стал нор­мально питаться. Увидав такое кухонное совершенство, он решил вместо столовой готовить самому пищу на этой чудо  — плите и подысмкал компаньона Гришу Гарагуля. Они купили кастрюли, сковородку, тарелки, ножи, вилки и стали ходить на богатейший городской рынок за продуктами. Приготовление пищи они быстро освоили, дежуря по очереди и это стало для них как бы развлечением. Ре­бята посматривали на них, но никто так и не решился последовать их примеру.

Вместе с тем, у них были не только вкусные и сытные обеды. У них появилась существенная экономия в деньгах, поскольку приготовление пищи дома оказалось более экономным. Они стали позволять себе к ужину через день покупать буты­лочку вина. В местном магазине вино было только одного сорта «Малага», кото­рого Виктор больше никогда и нигде не встречал. Они вдоволь напились этой ма­лаги и никогда больше не пили столько вина.

На практике Виктора определили в конструкторское бюро в группу вооружения. Так же как в Казани, здесь лихорадило с освоением и запуском самолета в про­изводство. На самолете МИГ-15 в системе вооружения был один онструктивный недос­таток. При стрельбе в полете из бортовых пушек выходила снарядная лента, не разделенная на звенья, и хлестала по борту фюзеляжа. Чтобы фюзеляж меньше повреждался от ударов ленты, его снаружи обшили стальным листом. Так МИГ-15 и летал. Это был нонсенс, и Виктор решил подумать над тем, как разъединять эту ленту на звенья во время стрельбы при ее выходе из пушки.      

Поразмыслив, и проведя несколько прорисовок, он решил разъединять ленту на звенья за счет специально организованного направления ленты при ее движе­нии так, чтобы перед выходом ленты из фюзеляжа ее звенья проворачивались отно­сительно друг друга и выходили из взаимного зацепления. При этом, звенья бу­дут вылетать из фюзеляжа каждое в отдельности и не будут ударять по его бор­ту. Для этого он разработал специальный приемник ленты с направляющими, а про­филь приемника подобрал так, чтобы звено ударялось о него и проворачивалось.

Конструкторов бригады вооружения удивила простота решения, разработанного Виктором. Еще больше их удивило то, что он самостоятельно и очень быстро выполнил комплект рабочих чертежей на приемник совместно со спецификациями. Для него это не составляло труда после практики, приобретенной при разработке самолета ХАИ-12. Они никак не ожидали такой прыти от студента.

Взяв его черте­жи, они без него побежали с докладом к руководству, и там было принято решение срочно изготовить образец приемника для экспериментальной проверки его работоспосо­бности. Экспериментальная проверка, путем холодного отстрела, показала полную и безотказную работоспособность разработанного Виктором приемника. Когда он уезжал после окончания практики, бригада вооружения устроила ему проводы в ресторане. Очевидно, ребята из этой бригады оформили викторову разработку как рацпредло­жение, а может и как изобретение, а за это получили солидное вознаграждение, за счет которого они и устроили ему проводы.

Это была единственная  конструкторская разработка со всего курса, да к тому же принятая на таком истребителе как МИГ-15. Виктор ожидал более существенной, пусть даже словесной, оценки, но Неман отнесся спокойно к этой разработке. У него их было немало за свою практику.  Очевидно, Неман считал это нормальным для Виктора и не требующим особой похвалы, посколь­ку он давно уже относился к нему, как к сложившемуся конструктору.

В эту практику у Виктора образовалась существенная экономия средств, да к тому же, им заплатили полставки, на которую их оформили практикантами. Он впер­вые купил и привез матери черные лакированные туфли, которых у нее никогда не было и отрез на платье. Себе купил светло-серый отрез на костюм. Отец всю жизнь ходил только в железнодорожной форме и не признавал никакой другой, поэтому ему, как и бабке, ничего не досталось из подарков. Родители были приятно удивлены подарка­ми, особенно мать.

Отправляя Виктора с каникул на занятия последнего одиннад­цатого семестра, они просили больше ничего им не покупать и не заниматься экономией. А экономить ему было из чего. Все годы учебы родители ему регулярно каждый месяц присылали по 600 рублей, не считая ежемесячных продуктовых по­сылок. Кроме того, Виктор все эти годы получал стипендию, а в некоторые семестры и повы­шенную, если какую-либо сессию сдавал на все пятерки. Иногда он подумывал, что ему не выгодно заканчивать институт при такой обильной помощи родителей. Сей­час, когда он один, у него получается ежемесячно чистыми  на руки 1200 рублей, а когда окончит институт, то получит оклад молодого специалиста в лучшем слу­чае 900 рублей. А если женится — что тогда, на что жить с семьей? Такие мысли не добавляли ему настроения и оптимизма.

После окончания одиннадцатого семестра, зимой пятикурсники стали дипломни­ками, и у них началось дипломное проектирование. Готовясь к диплому, Виктор пе­релистывал иностранные журналы по авиационной технике. В наших отечественных журналах, практически, ничего нельзя было почерпнуть, поскольку из-за секрет­ности в них публиковались пустые, ничего не дающие материалы. Иностранные жур­налы были полны всевозможной технической информации и различных новых идей. Но в них никогда не помещались какие-либо технологические характеристики, что бы никто не мог понять, как можно изготовить описываемый предмет. Техни­ческие параметры, пожалуйста, но не более. Ради их публикации собственно и по­мещались такие материалы, рекламируя фирму и ее сотрудников. У нас ничего по­хожего не было. Все было засекречено, несмотря на то, что из литературы было видно, что во многих областях мы безнадежно отстаем, но зато засекречиваем, очевидно, в большей степени наши недостатки, чем достижения, чтобы они не могли оценить фактическое наше техническое состояние. Из иностранной печати Виктор хотел выбрать тип самолета для дипломного проектирования. Ему попался чешский авиационный двигатель всего на 70 л.с. Не двигатель, а просто игрушка. Ему показалось, что с таким двига­телем можно сделать такой спортивно-пилотажный самолет, что летчик из кабины рукой сможет достать до киля и рулей высоты. Он решил взять себе эту тему. Ребята смеялись, а Неман поддержал, несмотря на то, что многие брали себе на темы сверхзвуковые и даже гиперзвуковые самолеты. Немана также заинтересовал этот двигатель и ему хотелось посмотреть, что можно сделать с его помощью

Когда Виктор начал работать над проектом, ему захотелось в таком маленьком самолетике убрать еще и шасси в полете. Для этого нужно удлинить крыло вдоль фюзеляжа. Для такого крыла не было в справочниках типового распределения циркуляции, что бы по ней рас­щитать подъемную силу крыла и аэродинамическое сопротивление всего самолета. В этих случаях самому нужно было расщитывать распределение циркуляции.. Для таких расчетов в руководстве для конструкторов приводилось семь линейных уравнений с семью неизвестными, которые нужно было решать совместно матричным способом. Это очень трудоемкие и длительные расчеты.

Не только эти расчеты занимали у Виктора первую половину шестимесячного времени на дипломное проектирование. Первое состояло в необходимости органи­зации и оформлении группового выпускного альбома, для всего факультета, пос­кольку он считался признанным институтским художником. Второе состояло в том, что он, все-таки, встретил девушку, которая, кажется, вскружила ему голову. Фотоальбом получался неплохим и все затем остались довольны. Плоэтогму на  альбом уходили все дни, а вечера на девушку. Расчетами заниматься было некогда.

Как-то вечером, возвращаясь домой из института, Виктор пошел не по своему традиционному маршруту через сквер Шевченко и далее мимо Госпрома вниз к себе на Павловку. На этот раз он решил заглянуть в оперный театр, где проходил городской студенческий вечер, и посмотреть, что там делается. Концерт окон­чился, и шли танцы. Войдя в зал, он остановился возле небольшой группы ребят, среди которых была только одна девушка.

Но какая! Это была писанная красавица строгих классических линий, с пробором темных волос на  голове, стройная, с разлетом черных стрел бровей на белом лице, небольшим прямым носиком и красивым ова­лом лица. У Виктора аж дух перехватило, и что-то оборвалось внутри. В это время их взгляды встретились. Ее взгляд несколько дольше задержался на Викторе, чем обычный мимолетный взгляд. Заиграла музыка очередного танца.  Он не раз­думывая, растолкал удивленных ребят и пригласил девушку на танец. Она несколь­ко подождала в своем решении, а потом молча подала руку и они пошли танцевать.

Виктор ощутил в руках воздушное тело, несколько изящно отстранившееся от не­го. Чувствовалось, что она танцует не так легко как, например, его былая Ирочка. Но это его не остановило, и он продолжал любоваться женской красотой, находив­шейся рядом с ним. Девушка, как он почувствовал из разговора с ней в танце, оказалась весьма скромной.

Из этого разговора он узнал, что ее зовут Аня и учится она в стоматологическим институте, а  были с ней ребята из их инс­титутской группы. Затем он пригласил ее еще раз и предложил  проводить домой, на, что она не раздумывая и не жеманничая согласилась. После этого ее пригла­шали танцевать другие ребята и не только из ее группы. На Виктора она не об­ращала никакого внимания, изредка только поглядывая. Видя ее популяр­ность, он решил, что ему здесь не светит, и пошел домой. Выйдя на улицу и прой­дя некоторое расстояние под дождем со снегом, он все же решил вернуться. У не­го взыграла совесть — ведь он обещал девушке проводить ее, и она согласилась, а он постыдно  сбежал.. Нехорошо!

Только он вошел одетым в вестибюль, как в это времяувидел спускающуюся по лестнице Аню  в окружении тех же ребят. Она надела пальто и направилась к ошалевшему Виктору.  Она, очевидно, подумала, что он ее ждет. Ребята спокойно по­прощались с ней и пошли своей дорогой, полагая, что Виктор проводит Аню. Он тут же про себя подумал — как хорошо, что он вернулся. Хорош бы он был затем в глазах этой девушки, если бы не вернулся. Это возвращение определило его судь­бу на всю оставшуюся жизнь.

Виктор и Аня шли не торопясь, благо дождь кончился, расспрашивая  друг о дру­ге. Она говорила немногословно, не очень распространяясь, без рисовки и кокет­ства. Видно было, что это довольно простая по поведению и характеру девушка, очень здраво рассуждала и вела себя очень скромно.Он впервые встретил такие качества у красивой девушки. Как правило, они были избалованы вниманием к ним и это накладывало весьма нехороший отпечаток на их поведение. В Ане он не увидел ничего подобного. Очевидно, простота ее родителей отразилась и на воспитании этой девушки — подумал Виктор и проникся к ней еще большим уважени­ем. Она вела буквально деловой разговор, и он принял этот тон разговора, который ему больше импонировал, чем пустая болтовня ни о чем.

В этот вечер он проводил Аню до двери жилкоповского дома, где она жила, и стал прощаться без всяких сантиментов, задержав ее руку в своей и смотря в ее потупившиеся гла­за. Видно, что она еще чего-то ждала от него. Подержав ее руку, он спросил:

— Встретимся еще? В ответ услышал: —

— А  ты хочешь?

Чувствовалось, что у обоих за­стучали сердца. Они понравились друг другу и не хотели просто так расстаться, чтобы никогда больше не встретиться. Они условились о следующей встрече и за­тем встречались почти каждый вечер. Только через месяц он обнял Аню и робко поцеловал и то под давлением обстоятельств.

В ее доме входная дверь была двойной, и между этими дверями расстояние было ровно такое, что они вдвоем, только-только, могли разместиться. В тот вечер, пря­мо у двери, их застал холодный ледяной дождь и Аня, прячась от дождя, затащи­ла Виктора в это междверное пространство, не открывая вторую дверь. Это тесное пространство заставило их прижаться друг к другу. Через мгновение Виктор по­чувствовал, что все — это его судьба и с силой прижал ее к себе. Она не сопроти­влялась, и их губы встретились в долгом поцелуе.

После этого, уже и без дождя и снега, это междверное теплое пространство стало их любимым местом, где они, в это зимнее слякотное время, выдавшееся в Харькове, подолгу стояли, тесно при­жавшись, осыпая жаркими поцелуями друг друга.

В этих романтических встречах прошло два месяца из шести, отведенных на на­писание диплома, а Виктор даже не начал расщитывать циркуляцию, не то, чтобы начать проектировать свой задуманный самолетик. Увидев, что дела с Аней уже «на мази», он, объяснив ей причину, стал с ней реже встречаться и занялся рас­четом.

Для Виктора наступал последний 1951 студенческий Новый год. Его приятель Ко­ля Нестеровский заговорил о свадьбе со своей Люсей Свадьба была студенческая у какой-то родственницы, поскольку Николай и Люся, также как и Виктор с Аней были из других городов. Гуляли всю ночь и разошлись под утро. Было очень холодно и, идя домой, Аня бе­жала почти бегом подпрыгивая. Когда пришли к ней домой, она не могла снять модные, только появившиеся тоненькие капроновые чулки. Волоски ног вмерзли в этот капрон пока они добежали домой. При этом, Аня в пути молчала, а Виктор не понимал причину ее спешки. Дома Аня со слезами оттаивала злосчастный капрон и постепенно стаскивала чулки. Немного успокоившись, они посмотрели друг на друга и у каждого затаился немой вопрос после этой свадьбы — а что теперь будут делать они? Вслух они не задали его друг другу, но начали думать об этом каждый про себя.

За оставшиеся три месяца Виктор спокойно сделал диплом и блестяще защитил его в мае. Он все-таки смог упрятать шасси не в крыло, как обычно это дела­лось, а в фюзеляж перед летчиком, чего не было в практике ни на одном самоле­те.

До защиты диплома у Виктора и Ани произошло решающее событие в их жизни. Они расписались, решив связать свои судьбы. Тянуть не имело смысла, и они сыгра­ли свадьбу на 1 мая. Их отговаривали это делать на майские праздники, иначе всю жизнь будете маяться, но они не посчитались с этим суеверием. На носу бы­ла защита диплома и выпускные госэкзамены у Ани, а времени было в обрез. К то­му же, нужно было оформить брак с тем, чтобы Аня могла получить свободный ди­плом без обязательного направления на работу в предписанное место, как это практиковалось после окончания института.

Жениться Виктор решил по двум при­чинам. Первое то, что он уже никогда не найдет лучшей девушки, а второе и, более главное, он придет на работу семейным человеком и сможет полностью посвятить себя работе, которую он видел для себя как главное в своей жизни и собирал­ся посвятить ей всего себя. Это не было выражением высокопатриотических чувств человека, решившего посвятить себя одному из важнейших дел в государ­стве, связанному с обеспечением его обороноспособности. Это как бы подразу­мевалось само собой. Основное заключалось в желании решать сложные инженерные задачи на высоком техническом уровне. Интересовал сам процесс творчества. Не задумывался и о своей карьере, в качестве кого он будет решать эти за­дачи, также как и о том, что он лично получит от их решения. Это стало правилом его жизни, несмотря на то, что всяких неприятностей он претерпел немало.

У родителей они совета не спрашивали, только написали о своем решении, пос­лав им свои фотографии и сообщив, что свадьба будет студенческая 1 мая. Приг­лашение на свадьбу они родителям не посылали. Накануне праздника Виктор получил от родителей телеграмму с просьбой вый­ти с ребятами к прибывающему поезду из Мариуполя и получить у проводника в почтовом вагоне передачу продуктов на свадьбу. Он недоумевал, зачем с ребята­ми? Потом он не пожалел, что взял их с собой. Весь угол вагона на полу был заставлен кастрюльками, баночками, мисочками, которые все были упакованы и увязаны в отдельные места. В них были приготовлены всевозможные яства для свадьбы, которые мать готовила не один день. Чего там только не было! Начиная от всяких закусок и выпечек до всяких колбас и маринованных бычков.

Это была «царская» студенческая свадьба и ребята долго ее вспоминали, особенно марино­ванные бычки. Это  были далеко не кильки в томате из консервных банок. Свадьбу сыграли в квартире Сашиных родителей, на которой были и те Анины ре­бята, от которых он ее увел тогда в оперном театре и увел, как оказалось, на­всегда. Свидетелями в ЗАГСе были Саша с Маиной,с которми Виктор не порывал дружбы.

К свадьбе они пошили в ателье на заказ Ане красивое удлиненное платье темно-вишневого цвета, плотно облегавшее ее стройную фигуру, а Виктору пошили не менее элегантный коричневый костюм. Деньги у были, он уже загодя копил к свадьбе. Когда они вдвоем, одетые в нарядные одежды, проходили по улице, на них многие прохожие обращали внимание. Они представляли собой очень эффектно выглядящую красивую пару, прекрасно подходивших друг к другу молодых людей.

После свадьбы Виктор перешел жить к Ане, не порывая со своей хозяйкой Алек­сандрой Павловной. На день Победы, сразу же после свадьбы, к молодоженам приехали отец и мать Виктора. Им не терпелось увидеть и познакомиться с их невесткой, которая на фотографиях выглядела весьма привлекательно. Познакомившись, они не разочаро­вались в невестке, а белее того, были очарованы ее внешностью и кроткостью характера. Аня честно призналась и с обеспокоенностью сообщила матери, что со­всем не умеет готовить. Мать ее успокоила, мягко сказав, что успеешь еще всему научиться, совместная их жизнь только начинается и все впереди..

Защитив дипломы, выпускники ХАИ ждали затянувшееся распределение назначений на работу. На распределение приехал начальник управления кадров министерства. Хо­дили слухи, что распределение будет необычным. Потом стало известно, что по­лучено 15 мест во вновь создаваемое опытно-конструкторское бюро в Москве какого-то Мясищева, о котором никто ничего не слышал ранее. В этом состояла необычность распределения, и оно же явилось источни­ком разразившегося скандала, который, в свою очередь, также явился первым подобного рода в ис­тории института. В Москву направили всех тех, кто занимался конкурсным проектированием са­молета «Старт» — ХАИ-12 и несколько других, достаточно сильных студентов и ни одного еврея, а они были наиболее сильными. Всех их направили в различные «Тмутаракани», наиболее близкая из которых была Омск. Правда, все они не ожидая трех лет, необходимых для отработки как молодой специалист, вернулись оттуда в свои родные края. Только тогда Виктор узнал, что все его институтские друзья оказались евреями. За все годы совместной учебы у него не возникало даже мыс­ли — кто они по национальности, а вот на тебе — все они оказались евреями, на ко­торых почему-то началось скрытое гонение. Это была явно антисимисткая кампа­ния, развязанная свыше. Несправедливость к евреям была второй скрытой причиной коллективного протеста студентов по поводу распределения отказавшихся от выпускного вечера, чего никогда ранее не бывало в институте.

После получения назначения на работу, Виктора вызвали в военкомат и заяви­ли, что он призывается в армию как офицер запаса, отобрав у него все документы, в том числе и направление на работу. И это одного его из всего института заби­рали в армию! В то время шла корейская война и в армию призывали молодых офи­церов, не воевавших в Отечественную войну.

Во время распределения назначений на работу несколько человек направили в  авиаремонтный НИИ ВВС в город Люберцы под Москвой и они стали военными на­учными сотрудниками, одев военную форму. А Виктора ни за что, ни про что, отпра­вляют в простую строевую часть. Может ли быть большая несправедливость по от­шению к одаренному человеку, чем этот призыв в армию его одного из всего института? Долгих шесть лет он готовился стать авиационным конструктором, проявил опреде­ленные способности и уже показал, что может быть неплохим конструктором и вдруг — на тебе! Забирают в армию простым младшим лейтенантом после шести лет напряженнейшей учебы. Где же справедливость?

В очередной раз судьба начала над ним свои коварные игры. По отношению к Виктору у судьбы были не одни темные полосы. Были и счастливые полосы и их бы­ло немало. Бывают люди, у которых судьбы сплошь из черных полос, а бывают и те у которых одни светлые. Но у большинства нормальных людей судьбоносные полосы распределены равномерно между светлыми и черными. Многим кажется, что их судьба обделила светлыми, а так бывает у тех людей, у которых непомерно и необосно­ванно чрезвычайно повышенные требования к судьбе. Если судьбу не тормошить, не требовать от нее больше чем заслуживаешь, то она очень бережно будет вести та­кого по жизни. Так было и с Виктором. У него, как и у всякого одаренного челове­ка, черных полос было пожалуй больше чем светлых и длились они подольше. У та­ких людей вырабатывается твердость в характере и большая жизнестойкость. В итоге они либо мужественно переносят черные полосы судьбы, либо ломаются под ее ударами. Виктор не сломался, несмотря на то, что ему и не легко было подчас. Он многого добился в делах для себя и для семьи.

После случившегося с Виктором в военкомате, он доложил об этом начальнику первого отдела института. Первый отдел ведал секретными делами, как и во всех других учреждениях причастных к военным и оборонным делам. Начальником этого отдела был полковник, Герой Советского Союза бурного и невоздержанного харак­тера. Он тут же при Викторе покрыл военкома трехэтажным матом и буквально по­чти бегом направился в военкомат. Виктор за ним с трудом поспевал.

Никого ни о чем не спрашивая, он ворвался в кабинет к военкому, истошным криком поста­вил его по стойке смирно и так начал его отчитывать, что Виктор готов был провалиться сквозь землю. Буквально вырвав из рук военкома документы Виктора, он гневно прокричал ему:

— Забирай документы и езжай на работу туда, куда ты на­правлен на основании Постановления Совета министров, а не этого...и, тут он про­кричал «полное наименование военкома», воспроизвести которое невозможно.

Если бы этот горячий полковник поговорил бы с военкомом по-людски, то, возможно, все бы и закончилось  по-людски. А так, военком, затаив злобу на этого полковника, решил отыграться на Викторе, и это очень дорого ему потом стоило Получив документы, Виктор купил бутылку шампанского, с радостью прибежал к Ане, и они устроили пир по случаю освобождения от армии. Аня впервые на свадь­бе Николая попробовала шампанское, и оно ей очень понравилось. Поэтому, Виктор при каждом удобном случае покупал для Ани шампанское.

После защиты диплома Виктор еще месяц жил у Ани, ожидая ее пока она сдаст госэкзамены. Он сидел дома, вел домашнее хозяйство, в основном готовил еду и кормил Аню. У него уже был саратовский опыт в этой части. Она с удовольствием и ужасом все это ела и думала о том, чем и как будет  его кормить, когда станут жить самостоятельно. Ведь она кроме яичницы не умела ничего готовить. Даже котлеты ей передавала мать с оказией из Ахтырки. Но потом и очень скоро, она стала искусной кулинаркой, пе­реняв все от матери Виктора, которая славилась умением готовить, а Виктор за всю их совместную жизнь почти никогда не занимался готовкой на кухне. Эту за­боту Анна взяла полностью на себя, а он только иногда покупал кое-какие продук­ты и то, только тогда, когда просила Аня.

К концу того месячного вынужденного отпуска Виктора, Саша также как и Аня, сдал свои госэкзамены и также собирался в Москву, но только за тем, чтобы по­лучить направление на работу. Всем, кто окончил факультет строения вещества, направление на работу выдавали в Москве в какой-то «лавочке» без названия. Оно находилось в невзрачном помещении,  на Цветном бульваре в доме № 12. С ним пое­хали еще два выпускника этого факультета, которые перешли на него вместе с Са­шей из его института. Второго выпускника, ко­торый был евреем, направили преподавателем физики в школу в Западную Украину, который пропал из вида. В том году евреев притесняли при распределениях во всех высших учебных заведениях. Третьего направили в один из подмосковных НИИ. Он вскоре вернулся в Харьков и впоследствии стал ученым и возглавил свой родной университет.

Время прибытия в Москву Саши и Виктора совпадало, поскольку после окончания ВУЗа предоставлялось два месяца отпуска, после чего необходимо было явиться на работу по направлению. Задержка в прибытии строго наказывалась, а неявка на работу по направлению каралась уже как уголовное деяние. Они договорились, что встретятся в Москве у Бориса. Он с нетерпением ждал встречи с ними. Ведь прошло почти три года, как они расстались и не виделись все это время. Те­перь все трое с волнением ожидали этой долгожданной встречи.

После сдачи Аней госэкзаменов, с первым визитом они отправились к ее родителям, где их, конечно, ждали. Ее мать, Анна Алексеевна накрыла богатый стол, и они организовали, практически, вторую свадьбу, пригласив большое количество родстве­нников и знакомых.

Из Ахтырки молодые направились к родителям Виктора. И там все повторилось. И там было не меньше радости и такая же была организована встреча с гостями, по су­ти, явившейся уже третьей по счету свадьбой. И там, конечно были подарки, добрые пожелания и напутствия. Один подарок мариупольской давней подруги матери Вик­тора остался в семье Ани и Виктора на всю их жизнь. Эта женщина привезла бисквит­ный торт «Полено» с орехами, оказавшийся потрясающе вкусным. Никто ничего подобного не ел, и этот торт стал гвоздем вечера. Аня тогда же тщательно записала подробный состав и технологию его приготовления и очень быстро затем его освоила. Поэто­му этот торт и остался в их семье как самое дорогое фирменное блюдо, и затем перешел в семью их сына, когда тот женился.

За время пребывание у своих родителей  Виктор не мог не свозить несколько раз Аню к морю в Мариуполь. До этого она никогда не была на море и не видела его. Оно произвело на нее неизгладимое впечатление.  Плавать она умела, ведь вы­росла на реке, и в море чувствовала себя совсем свободно. Однажды один мужчина, увидев ее выходящую из воды, громко провозгласил: 

— Явление Афродиты из морской купели — да так громко, что рядом находившиеся на пляже с интересом посмотрели на Аню, проводив ее, стройную и изящную, продолжительными взглядами. Виктор при этом испытал даже некоторое чувство гордости за свою красавицу жену.

Подходило время отправляться в Москву. Местная знакомая по просьбе матери предложила, чтобы Виктор с Аней пожили первое время у ее сына пока они не устроятся. Он военный, полковник,  что-то строит в Москве, и дала его адрес с записочкой к нему. Это уже было «нечто» на первый случай в большом чужом городе. Главное, родители Виктора успокоились, зная, что детям будет, где остановиться на первое время.

ПРИЕЗД ВИКТОРА В МОСКВУ  И

РАССТАВАНИЕ ДРУЗЕЙ

Виктор и Аня приехали на Павелецкий вокзал  взволнованные  и полные  надежд. Что их ждет в этой громадной Москве, кишащей людьми как муравьями? Где и как они устроятся на первое время? Тяготы и волнения от первого приезда в чужой город скрашивались тем, что у них есть адрес для первого поселения и их должны были встречать либо Борис, либо Саша. Виктор им написал обоим о своем приезде. Саша еще раньше приехал в Москву, а вместе с ним и Маина.

Саша с Маиной жили в ведомственном общежитии. Им дали небольшую комнат­ку, и они ожидали назначения на работу Саши. Обещали подобрать какую-либо работу и Маине, близкую к ее специальности. У нее также как и у Ани был свободный диплом. Оба они заполнили громадные анкеты в несколько листов с подробнейшей биографией. В анкете и биографии пришлось вносить данные о себе, родителях  и о родственниках вплоть «до четвертого колена». Они пони­мали, что идут в атомную промышленность и не удивлялись такой строгости. Вот только проверка анкетных данных шла довольно долго. От результатов провер­ки будет зависеть их прием на работу в атомную промышленность. После сдачи анкет им выдали кругленькую сумму денег в качестве аванса их будущей зар­платы. Ее величина весьма удивила молодых людей и крайне обрадовала. Если у них будет соизмеримая зарплата, то это может скрасить все возможные тяжести по работе, которых они боялись и часто о них беседовали между собой.

Еще из окна вагона Виктор и Аня увидели, что их пришли встречать все чет­веро — Борис и Саша с женами. Аня видела Бориса и Ольгу впервые, и они ей сразу же понравились своей обстоятельностью. Виктор с интересом рассматри­вал Олю, которая была известна ему только по рассказам Бориса. Оба они выгля­дели весьма представительно, будучи старше их всех. Виктору стало как-то не­ловко, что их пришло встречать столько уважаемых и солидных людей, несмотря на то, что они были его друзьями.

Встреча была бурной и радостной с цветами, объятьями и поцелуями. Толпа пассажиров обходила эту взволнованную группу, оборачиваясь на них с улыбками. Несколько успокоившись, все удивились небольшому количестве вещей у приехав­ших. Они не знали, куда они едут и что их ждет, поэтому и не набирали много вещей — два небольших чемоданчика с личными вещами и все.

Борис сообщил, что все едут к ним, где их ждет накрытый стол. Виктор стал возражать:

— Им вначале нужно устроиться, а потом уже ходить по гостям.

Никакие возражения не возымели действия, и все направились в метро, которое произвело воздействие на Виктора и на Аню такое же, как и на всех провинциалов, впервые приезжающих в Москву. Родители Оли жили в двухкомнатной квартире на Кутузовском проспекте, там, где трамвайная линия на Фили пересекала проспект возле еврейского кладби­ща. Сейчас здесь располагается станция метро «Кутузовский проспект». На мес­те еврейского кладбища вырос громадный жилой дом с гастрономом на углу. Трамваи заменены на троллейбусы, идущие от центра города до Филей, которые получили прекрасные транспортные выходы в город на метро и троллейбусе.

Обед прошел шумно и весело. Один Борис не принимал активного участия в общем обсуждении, изредка бро­сая отдельные фразы.  Он был немного грустен и, казалось, был чем-то огорчен. Борис им не говорил, что скоро он покинет их всех на многие годы, и не изве­стно увидит ли он их вообще. У него после встречи с друзьями возникло даже чувство некоторого сожаления, что он тогда оставил институт, увлекшись выгодой военной службы. Теперь ему предстоит расплата за то благополучие, которое он приобрел за эти два года. Теперь нужно будет покинуть страну на многие годы и стать совсем другим человеком под новым именем, в чужой стране и занимать­ся все время крайне опасным делом разведчика. Все это он знал и готовился к этому. А вот, при виде старых друзей, немного раскис. Родные предполагали, что Борис вскоре покинет их, но они не знали когда. Оля увидела состояние Бориса и все поняла. У нее защемило сердце от сознания неотвратимой скорой разлуки. Друзья видели состояние Бориса и Оли, но вопросов не задавали ни о его учебе, ни о предстоящей работе. Они еще в институте поняли, куда ушел Борис. В разго­ворах он только отметил, что хорошо освоил два языка, а на английском говорит без акцента.

Все попросили Бориса надеть мундир со всеми орденами и медалями. Они знали о его боевых заслугах, но никогда не видели его орденов, а тем более его са­мого в военной форме при всех регалиях. Он долго сопротивлялся, но все же сда­лся и через некоторое время вышел в кителе при всех орденах. Раздался общий возглас:

— О-о-о!  Все немного помолчали, рассматривая нового для них Бориса. Какой он был статный, представительный и мужественный — достойный защитник Отечества. Все заметили, что у Оли навернулись слезы, и Борис шутливо тут же предложил кому-нибудь из ребят примерить его китель, но все отказались под давлением Саши, поскольку он заявил, что это дурная примета для хозяина ки­теля.. Все пожелали Борису удвоить количество наград, на что он тут же четко отве­тил: «служу отечеству — и, улыбаясь, друзьям — не за награды». Раздались общие аплодисмен­ты и возгласы одобрения.

После этого разговор переключился на Виктора с Аней. Из писем Виктора было известно, что он направлен в какое-то самолетное конструкторское бюро. Виктор назвал номер почтового ящика, но он ничего никому не говорил. Когда  он сказал, что ему говорили, что оно где-то в районе Филей, это вызвало ожи­вление у Бориса с Олей. Они почти одновременно воскликнули:

 — Так это же наши родные края!

Вот тогда Борис о живился, и рассказал о своем пребывании в Филях во время войны и как они с Олей многократно гуляли в Филевском парке. Затем Борис сообщил Виктору, что на Филях располагается мощнейший авиационный за­вод. Вот там, очевидно, и следует ему искать свое конструкторское бюро. Все начали наперебой объяснять, как туда проехать. Затем начали излагать рекомендации, что и когда  нужно смотреть и что посетить в Москве. Они слушали и улыбались. У них уже был составлен свой план.

Подходило время прощаться. Виктору с Аней нужно было искать их полковника, к которому у них было рекомендательное письмо. Борис, ознакомившись с адресом, удивился:

— Так это не что иное, как Бега на Беговой улице. Но они недавно сгоре­ли, там был сильный пожар. Однако, он, проезжая как-то мимо, видел, что там ведут­ся строительные работы солдатами. Очевидно, этот полковник и руководит этими работами.

Получив наставление как проехать, Виктор и Аня отправились на Бегов­ую, оставив чемоданы у Бориса. На Беговой они увидели полностью выгоревшее здание с пустыми глазницами окон и расстроились. Где же здесь можно было устроиться на жилье? Их встре­тил старшина и, узнав цель их прихода, повел Виктора с Аней по длинному кори­дору здания на первом этаже. В конце коридора, в один из дверных проемов бы­ла вставлена фанерная дверь. Старшина, постучав, открыл дверь и пропустил ре­бят. Им открылась оборудованная под жилье комната с обгоревшими стенами. Из боковой такой же двери вышла седовласая женщина, мило улыбаясь, приветливо их встретила, заявив:

— А мы вас ждали с утра. Вот здесь мы и живем с полков­ником. К вечеру солдаты принесут постельное белье и, не прекращая говорить, рукой пригласила их в смежную комнату. Это обычные походные условия жизни армейских строителей.  Ей не привыкать, а вы, молодые, хоть такую крышу будете иметь над головой. Тем более у вас будет своя отдельная комната, и вновь зау­лыбавшись, продолжила:

 — Ведь это не на долго, вам обязательно на работе предос­тавят жилье — и обняла немного смутившихся ребят.

Такой теплый прием, оказан­ный в первой же встрече в Москве незнакомой, но такой приятной и милой жен­щиной, воодушевил их и настроил на оптимистический лад даже при виде такого неказистого жилья. На следующий день Виктор разыскал на Филях авиационный завод, на котором    действительно создавалось опытное конструкторское бюро во главе с Главным конструктором Владимиром Михайловичем Мясищевым, о котором в институте ник­то ничего не знал. Виктора это несколько озадачивало. Он не понимал зачем со­здают новое конструкторское бюро, да к тому же с, никем не известным, главным конструктором, в то время когда в Москве есть уже старые сложившиеся конструкторские бюро. Одно ОКБ Туполева чего стоило. А что может сделать вновь создаваемая организация, не имеющая ни опыта, ни традиций? Но особенно это его не ого­рчало. Важно другое — он в Москве и будет заниматься конструкторской работой, а это главное

Создаваемое ОКБ не имело своих ни площадей, ни отдела кадров, поэтому оформ­ление всех прибывающих производил отдел кадров завода. Там толпилось много та­ких же молодых людей, окончивших различные институты и техникумы из многих городов страны. Это озадачивало — значит, затевается какое-то серьезное дело, раз нагнали столько молодых специалистов одновременно. Все заполняли анкеты, по объему не меньше чем рассказывал Саша. Виктору пришлось телеграфом запра­шивать некоторые сведения о бабках и дедах. Это задержало на некоторое время составление анкет, а,  следовательно, и оформление его на работу. В отделе кадров пообещали через неделю решить квартирный вопрос. Аванса здесь никако­го не выдавали, но пока Виктора это не огорчало. Деньги у них с Аней были-ро­дители позаботились

Окончив дела в отделе кадров, Виктор и Аня, которая ждала его, с  трепетом, отправились в центр на Красную площадь и в первую очередь в Мавзолей Ленина. Они ходили по це­нтру как по музею, узнавая то или иное здание, виденное ими на многочисленных снимках в газетах и журналах. Конечно, зашли и в ЦУМ, и в пассаж на Петровке, где поглазели на обилие  разнообразие товаров, которого не было в Харькове. Столица всегда снабжалась по высшему разряду и все ехали в Москву не только посмотреть на ее достопримечательности, но и привезти кое-что из продуктов и непродовольственных товаров.

 Образовавшееся свободное время они посвятили реализации своего плана зна­комства с Москвой. Вначале они посетили продуктовые магазины и гастрономы. Им было интересно, как снабжается продуктами столица,  что им предстоит в этом плане, и как они будут здесь питаться. Вид магазинов, заполненных продуктами, их поразил, особенно Елесеевский гастроном на улице Горького. Прилавки ломились от разнообразия продуктов даже по сравнению с Харьковом, не говоря уж об Ахтырке и Волновахе. Там в магазинах были только крупы и некоторая простейшая мясная гастрономия. В Харькове, конечно, в магазинах было большее разнообразие. Но везде там, в магазинах мяса почти не было. Все жили с рынка. Здесь же в Москве, в магазинах не то что мясной и рыбной гастрономии было, хоть завались, но и мясо даже было в магазинах. Москва, как столица, снабжалась очень хорошо. Аня с Виктором свободно накупили разнообразной гастрономии, включая красную и черную икру. Крабы лежали, поскольку их мало кто  покупал. Народ еще жил довольно скромно, и такие деликатесы были еще не в моде. Все, что они накупили, не очень  отяготило их бюджет. Цены были весьма сносные. То, что они слышали до приезда в Москву об отличном снабжении Москвы и, что вызывало у них тихую радость, полностью подтвердилось.

Первым мероприятием в списке культурной программы у них значилось, внесенное на первое место под громадным давлением Виктора, посещение футбольного матча любой команды первой группы. Он никогда не видел, как играют мастера. Он слышал только репортажи по радио, блестяще передававшиеся Вадимом  Синявским,  признан­ным корифеем спортивных передач. Эта задача была реализована на следующий же день их приезда потому, что стадион «Динамо» оказался рядом. Играло московское «Динамо». Аня сидела, скучала, а Виктор внимательно следил за игрой. За «Динамо» болело полстраны после их триумфального выступления в Англии сразу же после войны. Виктор остался доволен увиденной воочию игрой мастеров, хотя и ожидал большего. Потом, начав работать, он почти не ходил на стадион. Было не до фут­бола. Только однажды его затащил Нестеровский, которого также направили в Моск­ву также как и Виктора, на хоккей зимой. Тогда хоккей только появился у нас в стране, и ледяных дворцов не было. Хоккей проходил на футбольном поле на рас­чищенной и залитой огороженной площадке, а зрители находились на трибунах стоя. Без поллитры на хоккей идти было нельзя, ибо окоченеешь на ветру. Им то­гда бутылки на троих не хватило. Больше Виктор и на хоккей не ходил. Он еще не захватил его, как и многих в стране.

Вторым значился, естественно под давлением Анны, Большой театр. Виктору сле­довало на этот раз уступить, чтобы соблюсти баланс интересов в семье, посколь­ку он хотел поставить второй Третьяковскую галерею. Благодаря тому, что Аня непременно хотела смотреть, конечно, только Лебединое озеро, Большой театр сам собой отодвинулся, и на его место встала Третьяковка, от которой он просто  оша­лел. Ему накануне даже сон приснился, как он пришел в Третьяковку, а она ока­залась закрытой.

Со многими картинами Виктор был знаком по репродукциям и кни­гам, но то, что увидел, превзошло все ожидания. Вначале они пробежали все залы, чтобы понять где, что находится. Потом начали осматривать каждый зал, подолгу задерживаясь у интересовавших картин. Аня устала и сидя, смотрела, как Виктор бегал от картины к картине. Он разглядывал не только общий вид ка­ртины, но и технику письма, сравнивал ее от картины к картине у одного и того же мастера, а также технику различных мастеров. Он пытался увидеть, как нужно писать то или иное состояние природы или лица. Он уже кое-что понимал в техни­ке письма, но, не имея какой-либо специальной подготовки, с жадностью вгляды­вался в каждое полотно.

Свою культурную программу они осуществляли сами без Саши и Бориса, у которых были свои заботы и, при отсутствии домашних телефонов которые было не так-то просто установить, им трудно было согласо­вать свои встречи с Виктором и Аней. Так, жизненные условия в большом городе, ослабляют даже дружеские связи.

Затем были поочередно, оперетта, цирк, театр Вахтангова и многое другое. Из загородных поездок осталось в памяти Виктора посещение Ленинских Горок. Его удивила простота обстановки в которой жил вождь. Там же он увидел, как время и условия меняют отношение даже великих людей к своему быту и услови­ям жизни.

Впервые приехав в Горки, Ленин и Крупская не решились поселиться в барском доме, считая это неприличным для их статуса и занимаемому уровню положения в пролетарском государстве. Они поселились во флигеле прислуги и пользовались примитивной посудой и постелью, которая была у прислуги. Но вско­ре они все же перешли в барский дом, признав, что руководитель государства не должен жить на положении быта прислуги, даже если оно будет и пролетар­ским. Еще удивил Виктора тогда вид небольшой комнаты с телефоном. Под громадным деревян­ным телефоном, висевшим на стене, стоял обычный небольшой столик, на котором лежало стекло, и оно было расколото по всей длине. Под стеклом, в уголочке, была подлинная записка, написанная рукой Ленина. Виктор был крайне удивлен ее содержанием. Вот оно:

«Наркому главпочтелю товарищу Красину! Прошу Вас взять дело строительства радиостанции «Коминтерн» в свои руки, ибо российс­кие обломовы погубят всех, все и вся. Ульянов — Ленин».

Прочтя о русских обло­мовых, Виктору показалось, и это его удивило, что Ленин русских назвал обломо­выми, также как Сталин потом назвал народ «винтиками». Но потом он увидел при­нципиальную разницу в этих двух определениях. Ленин отнес к обломовым только часть русских, которые «способны погубить», а Сталин отнес весь народ к винти­кам. Это принципиальная разница, которую Виктор вначале не уловил. Спустя много лет, когда Виктор вновь посетил Горки, то не было ни стекла, ни столика, ни,  ко­нечно, той памятной записки. Все было выхолощено, вычищено  и приведено в «над­лежащий вид» в здании.

Походили они и по Филевскому парку. Это был собственно не парк, а ухоженный лесопарк, раскинувшийся вдоль Москва реки на крутом ее берегу, поросшим веко­выми липами. Внизу у берега находилась большая лодочная станция с хорошо оборудованным причалом от которого отходил по расписанию небольшой катер, пе­ревозивший жителей и гуляющих на тот берег в Мневники. Взяв лодку и проплывая у кунцевской части парка, им открылась спускающаяся с крутого скло­на берега анфилада почти полностью разрушенных лестниц с остатками украшающих по бокам мраморных фигур. Этот умерший ансамбль замыкал наверху барский дом Нарышкиных, многократно перестраивавшийся и ныне запущенный, в котором находи­лось какое-то  захудалое учреждение. Вид представшего был удручающий и лишний раз напоминал, что все бренно на земле, к тому же если оно никому не нужно.

Фили были вотчиной Нарышкиных и от их времени осталась не только эта разру­шенная временем и людьми усадьба на берегу Москва реки, но и прекрасная цер­ковь Покрова, стоявшая на другом конце этого лесного массива у другого бе­рега излучины реки, где ныне расположился Западный порт столицы. Эта церковь явилась по своей архитектуре жемчужиной церковных ансамблей и внесена ныне ООН в список мировых архитектурных ценностей. С этой церковью произошел один примечательный эпизод в семидесятых годах, когда в ней проводили реставрационные работы.

К тому времени было известно, что на Руси, помимо Рублева, был еще и другой  за­мечательный мастер, но имени его не знали. Были известны несколько его работ, находившихся в различных музеях, но без подписи автора. В филевской церкви имеется прекрасный иконостас, украшенный богатой резьбой. Когда расчистили его, то прочли надпись «Писал и резал Петр Золотарев». Реставратором и историков, ведшими работы в церкви были две женщины. Считая себя первооткрывателями имени Золотарева, каждая из них независимо написали кандидатские диссертации на эту тему. Вместо того, чтобы объединиться и разделить тему на две самостоятельные работы, которые, безусло­вно, заслуживали этого, они вцепились друг в друга, не отдавая пальму первенст­ва открытия имени Золотарева. В итоге, ни одна из них не защитилась тогда, а большую часть икон передали в филиал музея Рублева. Вот, что значило женское стремление иметь все, которое, как правило, приводит к потере всего. Это прекра­сно показал еще Пушкин, рассказав о бабке оказавшейся в итоге с разбитым ко­рытом.

Всего через три года вдоль Филевского парка, параллельно Зеленой дорожке выросли корпуса вновь созданного ОКБ Мясищева, которое стало на всю жизнь родной обителью для Виктора. А тогда, конечно не через неделю как обещали, мо­лодым специалистам все-таки дали направление на получение жилья. В городе Жуковском на станции Отдых по Казанской железной дороге были закончены два пятиэтаж­ных дома, и оба их отдали Мясищеву для размещения вновь поступивших к нему сотрудникам. Это было далеко за городом на противоположном конце Москвы, но и такое месторасположение не умаляло радости от возможности получить свое жилье.

Город Жуковский раньше назывался поселок Стахановский, и был заложен как строительная база развернувшегося там строительства Центрального авиа-гидро­динамического института, всемирно известного ныне ЦАГИ. Это место для строи­тельства выбрал Туполев из-за находившегося рядом громадного поля, на кото­ром расположился летно-испытательный институт. Ныне это наукоград авиацион­ной науки и техники.

Кадровым сотрудникам, прибывшим из Казани и, не имевшим своего жилья,  давали отдельные комнаты в коммунальных квартирах. Для моло­дых специалистов организовали общежитие, а семейным молодым специалистам да­вали одну комнату на две семьи, как это бывало во время войны. Виктор и Нико­лай Нестеровский поселились в одной комнате. Люся уже ждала ребенка.

До выхо­да на работу они переехали в Отдых, купили по мягкому ватному матрацу, и каж­дая семья заняла свой отдельный угол, расположившись на полу со своим матра­цем. Кушали прямо на полу, сидя на матрацах, а чемоданы использовали как столы. Это напоминало Виктору военное время, когда они жили в Омске, но все равно бы­ло весело. Начиналась самостоятельная жизнь, и ее не омрачали даже такие условия Совместное проживание двух семей длилось не долго. Кто-то написал жалобу в ЦК партии, о творящихся безобразиях с поселением двух семей в одной комна­те. Приехала комиссия, и Виктору дали комнату в двухкомнатной квартире в этом же доме. У Виктора с Аней была девятиметровая комната, а у одинокого кадро­вого сотрудника в этой же квартире была шестнадцатиметровая, куда он приводил по ночам женщин, меняя их периодически, так чтобы не видели соседи.

Получив отдельную комнату, Виктор и Аня продолжали спать на матраце на по­лу и обедать на чемодане. О радости получения своего отдельного жилья они написали, конечно, своим родителям. Вскоре от родителей Виктора пришел телег­рафный перевод на крупную сумму для приобретения мебели. На эти деньги они купили в магазине на Дангауэровском рынке, находившемся у платформы Новая, четыре венских стула, круглый стол, шифоньер, стол на кухню и пружинный матрац к которому Виктор приделал ножки, и он многие годы служил и постелью и тах­той. Вся эта мебель сохранилась у Виктора и находится у него на даче.

Занимаясь обустройством своего жилья, Виктор немного позабыл  о своих дру­зьях и не связывался с ними. Выйдя на работу, он позвонил Оле и узнал, что Бо­рис уехал в многолетнюю командировку. Она также вскоре уедет в один из под­московных городов на длительную учебу. Куда Борис уехал, Виктор в общем пред­ставил себе, а вот чему будет учиться Оля он не мог себе и представить. Она ничего не говорила, а он и расспрашивать не стал, понимая, что у этой семьи луч­ше поменьше расспрашивать. Кроме того, Оля сообщила, что и Саша отбыл по назна­чению. Он улетел с Быковского аэродрома на специальном самолете, и она с Маи­ной его проводили. Куда он летел и сам не знал. Сказали, что к месту работы, и все. Маине сказали, что со временем, когда там утрясутся штаты, ее также при­мут туда же, а куда также молчат. Сейчас Маина уехала к себе, и будет ждать вы­зова. Вот так, Виктор, увлекшись своим благоустройством, проморгал своих друзей, и расстался с ними на долгие, почти тридцать лет даже не попрощавшись. Внача­ле он долго корил себя за такую оплошность, но потом работа и жизнь так за­крутили его, что это угрызение совести отошло на задний план, а потом и вообще забылось.

С работой Ани устроилось как нельзя лучше. Ей говорили, что врачам в Москве устроиться трудно. Но все это оказалось не так. При первом же посещении Горздрава ей пре­дложили место врача-стоматолога в поликлинике железнодорожного института, где она и проработала всю жизнь, не меняя место работы, также как и Виктор.

С тем, чтобы повествование было более цельным, следует несколько остановиться на общеполитической обстановке в которой жила страна в то время и о том, кто же был такой Мясищев. Заканчивался пятый год после знаменитой Фултонской речи Черчилля, положившей начало открытому противостоянию США и СССР и развязыванию холодной войны между ними, а затем и всего сложившегося социалистического лагеря с капиталистическим Западом. Мир раскололся на два противостоящих лагеря, и каждый из них готовился к войне между собой. Собственно война эта началась с устрашения СССР двумя атомными взрывами американцев в Японии в конце 1945 года. В СССР не сидели, сложа руки, и также лихорадочно создавали сою атомную бомбу, которую и взорвали демонстративно в ответ в 1949 году.

Еще до взрыва пе­рвой нашей атомной бомбы, правительство позаботилось о создании средств ее доставки до территории США. К тому времени авиация оценивалась как единствен­ное реальное средство, которое можно было создать в кратчайшие сроки. Ракетная техника также не исключалась из рассмотрения. Успехи нем­цев в конце войны в создании ими ракет ФАУ не позволяли проходить мимо это­го направления в технике доставки атомных зарядов. Тогда на ракеты было мало на­дежд в силу новизны и чрезвычайной сложности технических проблем, сто­ящих при их создании. Но и нужных самолетов у нас тогда не было. Нужен был бо­мбардировщик с дальностью порядка одиннадцати тысяч километров, чтобы доле­теть до США и вернуться назад. Было немало летчиков готовых тогда лететь и в один конец. Поэтому правительство приняло решение идти по двум направлениям в создании средств доставки атомных зарядов.

Основной считался самолетный, и в 1946 году было принято решение о создании самолета аналогично знаменитой американской «Летающей крепости».  Одновременно было принято решение развернуть широко работы по ракетной технике. Тогда было образовано ОКБ Королева и еще шесть других ОКБ и НИИ по разработке ракетных двигателей, систем управления и других необходимых систем и агрегатов для ракетной техники, а также полиго­нов для ее испытаний. Этим самым были заложены основы ракетной отрасли в стране, которая встала на ноги только после успехов Королева  к концу 50-х годов.

Создание аналога «Летающей крепости» В-29 поручили Туполеву. Он предложил свою конструкцию, но она была отклонена, после чего решили воссоздать точную копию этого самолета. Эти самолеты наводили ужас на немцев в их тылу. Они раз­рушили не один немецкий город, подчас без всякой военной необходимости. Эти самолеты были верхом технического совершенства в авиации и являлись весьма секретными. И вместе с тем, американцы пошли на челночные полеты при бомбежках Германии. С этой целью на нашей территории были созданы опорные базы америка­нцев для посадки и обслуживания этих самолетов. В частности такая база была создана в Полтаве.

Отбомбившись в Германии, В-29 садились на нашей базе, заправлялись и вновь шли на бомбежку Германии, совершая тем самым челночные полеты. Этот самолет в техническом отношении был очень сложный, начиненный большим числом различ­ного оборудования и вооружения. Поэтому на борту каждого самолета находился целый ящик описаний и инструкций по эксплуатации всех систем самолета. Об этом узнали наши служащие на американской базе в Полтаве, и один старшина умудрился стащить этот ящик с документацией. За это он был награжден орде­ном Красной Звезды. Затем, уже в японскую войну, три В-29 сделали вынужденную посадку на Дальнем Востоке на нашей территории и были интернированы. Никакие политические демар­ши со стороны американцев не смогли им вернуть эти самолеты. Не с этих ли эпизодов начали ухудшаться наши отношения с Западом, приведшие вскоре к Фул­тонской речи Черчилля и началу развязывания холодной войны против нашей стра­ны? Очень может быть, что это были последние капли в принятии решения амери­канской стороной. А холодная война все равно была бы развязана против нас, поскольку ее неизбежность предопределилась всем ходом исторического процес­са в мировом развитии второй половины ХХ века, в которой противостояние ка­питализма и социализма вступило в решающую стадию. Стоял вопрос: кто кого? К большому нашему сожалению, наша несокрушимая КПСС  и премудрые ее руководи­тели потерпели к концу ХХ века сокрушительное поражение в этой холодной вой­не, и СССР перестал существовать, а наши люди теперь терпят громадные лишения.

Туполев, после ознакомления с интернированными самолетами, сделал заключе­ние, что с современным уровнем промышленности у нас такой самолет создать нельзя. Несмотря на то, что наша экономика, созданная буквально за десять пред­военных лет, обеспечила выигрыш жесточайшей войны моторов во вторую мировую войну, обеспечить создание такого самолета не сможет. В нем воплощены новей­шие достижения в области материаловедения, приборного и двигательного маши­ностроения, специальной металлургии и других видов техники. Ничего похожего у нас не было.

И тогда правительство принимает беспрецедентное решение — создать все не­обходимые виды производств для обеспечения изготовления копии этого самолета. Это в то время, когда немецкие специалисты и их промышленность не смогли ре­шить аналогичную задачу по воссозданию у себя нашего танка Т-34! Следует не забывать, что в это же время создавалась ракетная техника, и в стране затрачи­вались громадные средства на строительство новых заводов, создание новых НИИ, ОКБ и грандиозных испытательных полигонов для испытаний ракет. Создание атом­ного оружия и средств его доставки требовали громадных ресурсов, отрывавшихся от тех средств, которые были необходимы для восстановления страны после такой разрушительной войны. Такова была цена развязанной холодной войны.

Один самолет В-29 разобрали до мельчайших деталей и конструкторы, обмеряя каждую деталь, выпустили рабочие чертежи на самолет, выдавая задания мате­риаловедам, технологам, металлургам и другим специалистам на разработку новых материалов, техпроцессов и производств. Происходила настоящая научно-техниче­ская революция в отечественном самолетостроении. Эта грандиозная работа была завершена в кратчайшие сроки и уже в 1949 го­ду, Виктор проходил студенческую практику на серийном заводе в Казане, вовсю изготав­ливавшем эти самолеты, получившие шифр Ту-4, в производство которых внес и он свою маленькую лепту. Быстро прогрессирующий темп развития самолето­строения сделал очень непродолжительной жизнь этих самолетов. Возникали но­вые задачи в создании более эффективных самолетов-носителей ядерных зарядов. Если сам самолет Ту-4 оказался не долгоживущим, то созданная благодаря ему промышленность, заложила прочную базу для дальнейшего развития  нашего само­летостроения.